Олег Кожевников - Будущее в тебе. Комбриг

Когда я начал отстреливать уже третий диск, обе полуторки загорелись. Скорее всего, это произошло от взрывов гранат, бросаемых Шерханом. По этим машинам стрелял и пулемёт с ближней к нам сторожевой вышки. По нам они не стреляли, слишком узнаваемой была моя эмка. Да и Бульбу с Шерханом знала любая собака на этом артскладе. Грохот стоял неописуемый, такой, что у меня заложило оба уха. Когда стало ясно, что живых в горящих полуторках нет, я прекратил огонь. Потом перестал стрелять Бульба, последним замолк пулемёт на вышке.

Как по заказу появились наши три полуторки, сопровождаемые двумя лёгкими броневиками. И началось неизбежная, после окончания таких событий: суета, беготня, матерные крики, и вопросы, которыми завалили Шерхана прибывшие красноармейцы. А я в это время беседовал с выбежавшим из своего кабинета Гавриловым. Как только я его увидел, сразу спросил:

— Гаврилов, как там наш капитан? Ты его связал?

На мой вопрос интендант невнятно пробормотал:

— Да связал я его! Но это не важно, главное, непонятное что-то творится?

Он, можно сказать, был в панике и не знал, что ему делать. Оказывается, телефонная связь не работала и никаких инструкций, предназначенных для такой ситуации, он не имел. Пришлось командование и этим артскладом брать на себя. Но перед этим я решил всё-таки вырвать хотя бы часть поступивших на склад выстрелов к 37-мм зениткам. Начав ковать железо пока оно горячо, я спросил Гаврилова:

— Ну что, интендант 1-го ранга, теперь ты видишь, как действует пакт о ненападении? Или ты думаешь, что это просто банда националистов? Которые, профессионально подделав документы, решили заглянуть на твой артсклад в надежде умыкнуть отсюда пару десятков снарядов, чтобы глушить рыбу?

Всё ещё растерянный Гаврилов что-то невнятно промычал. А я, между прочим, продолжал давить на интенданта. Наконец согласие на получение нами снарядов и 200 ППШ было получено, и наш сообразительный Бульба тут же протянул Гаврилову наряды на подпись. Дождавшись этого греющего мне душу события, я начал распоряжаться по дальнейшим действиям интенданта 1 ранга. Во-первых, приказал направить нарочного в вышестоящий штаб. Во-вторых, вскрыть красный пакет и начинать выполнять все указанные там действия. На робкое замечание Гаврилова:

— Товарищ комбриг, но его же можно вскрывать только после получения приказа "гроза", или, если начнётся война.

— А у тебя что, интендант, не война что ли? И связи нет. К тому же, тебе приказывает вскрыть пакет подполковник, пусть напрямую ты ему не подчиняешься, но всё же — комбриг. И знаешь, Гаврилов, я к тебе не просто так приехал, обуреваемый тягой хапнуть больше, чем другие. По всем данным завтра немцы начнут войну. Скорее всего, это произойдёт рано утром, часа в четыре-пять. Поэтому, слушай третий приказ. При появлении над твоим объектом немецких самолётов, всеми имеющимися зенитными средствами открывать огонь на поражение. Понял? И не затуманивай себе голову всякими там "пактами о ненападении". Его время прошло, и теперь у немцев другие задачи.

Слушавший меня Гаврилов, наконец, что-то для себя решил. Он неожиданно вытянулся и бравым голосом гаркнул:

— Разрешите выполнять, товарищ подполковник?

Я кивнул головой, а интендант 1-го ранга, развернувшись по-уставному, поспешил в свою контору.

Через пять минут и я, захватив с собой Шерхана, направился в кабинет Гаврилова. Нужно было допросить нашего пленника. Несмотря на свой уверенный вид и безаппеляционные распоряжения, и я несколько мандражировал. А вдруг ошибся, и этот капитан действительно направлен из 9-й железнодорожной дивизии НКВД. Вот будет история! Тут впору самому влепить себе пулю в лоб. И никакое твоё героическое прошлое не поможет. Замордуют так, что мечтой будет, оказаться опять в своей прошлой реальности…

Зайдя в кабинет, я увидел, что Гаврилов изучает бумаги из вскрытого красного пакета, а на столе у него разложена карта. Капитан в форме НКВДшника лежал на полу, руки у него были связаны, и было видно, что он ещё находится без сознания. Молча, я подошёл к столу интенданта, взял стоящий там графин с водой и вылил его содержимое на голову капитана. Потом повернулся к стоящему в дверях Асаенову и приказал:

— Шерхан, давай, приведи этого диверсанта в чувство, времени у нас мало, поэтому можешь не церемониться.

Старшему сержанту я ещё по пути в кабинет объяснил сложившуюся диспозицию, и что допрос будем производить по жёсткому сценарию. Нужно было любыми путями вырвать признание и те инструкции, который получил этот оуновец от своих немецких хозяев.

Натура Наиля за год мирной жизни не изменилась, и он с энтузиазмом воспринял мои слова. С большим интересом посмотрел он на объект, у которого нужно было получить необходимые сведения и начал засучивать рукава. А я, повернувшись к Гаврилову, смотревшему на нас всё еще растерянным непонимающим взглядом, сказал:

— Интендант, дай-ка посмотреть документы этого капитана.

Кладовщик суетливо пошарил по столу, потом поднял карту, нашёл документы и протянул мне. Я с некоторым трепетом раскрыл командирскую книжку капитана. На первый взгляд, внешне всё выглядело в полном порядке. Печати и подписи соответствовали его легенде. Но, присмотревшись, я почувствовал некоторое облегчение. Скрепки, стягивающие листы книжки, были не наши. Я тысячи раз просматривал документы своих командиров, скрепки там были всегда немного покрыты ржавчиной. А у этого капитана эти проволочки блестели, видно были сделаны совершенно из другого сплава.

Закончив изучать документы, я положил их обратно на стол Гаврилова и повернулся к нашему клиенту. Капитан уже сидел, прислонившись спиной к стене, и с ужасом смотрел на нависшего над ним Шерхана. И было с чего. Наиль достал свой, добытый еще в Финскую войну нож, и собирался разрезать галифе капитана. Сделав это, он за шиворот подтащил бандеровца ближе ко мне и усадил его на стул. Галифе вместе с исподним болтались, у уже морально сдавшегося диверсанта, на носках хорошо начищенных сапог.

Первые десять минут допроса несостоявшийся диверсант упирался. Сначала грозил санкциями от НКВД, потом Божьей карой, затем и вовсе замолчал, только скрипел зубами. Но после того, как Шерхан, заткнув его пасть захваченной из машины ветошью, начал применять третью степень устрашения, уоновец сдался. И когда Наиль вытащил у него изо рта кляп, запел как соловей, сообщая мне массу интересных сведений. О себе, о полученном задании и об известных ему планах немцев. Третьей степенью устрашения мы с Наилем называли самые жёсткие методы допроса, которые апробировали в Финскую войну. Этими методами мы развязывали языки даже упёртым финским егерям, а тут — всего лишь какой-то вшивый националист. Поэтому, через тридцать минут после начала допроса я уже знал всё, что меня интересовало.