Владимир Ропшинов - Князь механический

Старые, облупившиеся дома Коломны с затянутыми одеялами окнами звали Романова. В этот вечер пятницы, накануне последнего дня перед воскресеньем, он захотел снова видеть Игната – рабочего, которого поднял пьяным на Покровской площади и который показал ему рабочее счастье. Даже не очень понимая, зачем, – не для того ведь, чтобы спросить, пойдет ли тот к царю.

Совсем забыв про угрожавших ему убийц, князь шел по Коломне, вдыхал летевший в лицо снег и плыл в этой воздушно-снежной взвеси, как рыба плывет в холодной и темной воде с пятнами мутного света от фонарей. Он перестал ощущать холод. Он всматривался в лица прохожих, выныривавших ему навстречу из этого снега, в окна и подворотни. Завтра будет последний день этого мира, а каким окажется первый день нового? Он смотрел по сторонам, пытаясь представить себе ответ. Но лица прохожих были завязаны платками и упрятаны в воротники по самые носы, а окна забиты тряпками.

С Канонерской улицы свернув на Английский, он вышел к Покровке. Шедший по Садовой паровик № 13 кругом объехал площадь, развернувшись, чтобы идти прочь отсюда, к Невскому, веселому Невскому, где в жарко натопленных лавках приказчики галантно обслуживали выпорхнувших из авто дам в дорогих шубах.

На площади, перед Покровским собором, Романов увидел небольшую толпу, человек 10–15, плотно закутанных в тряпки. Они медленно шли ему навстречу. Князь остановился. В этом мутном снежном воздухе, размывающем границы и поглощающем краски, и собор, и люди казались образами из книжной графики. Они медленно прошли перед ним, и первый в толпе вез за собой санки с привязанным к ним в полсажени длиной свертком. Все остальные шли следом, опустив свои замотанные шарфами лица в землю.

Романов скорее почувствовал, чем догадался, что перед ним – похоронная процессия, впереди которой идет Игнат. Сам не зная зачем, он пристроился следом – так, чтобы быть ее участником, но и одновременно не попадать на глаза всем остальным.

По Английскому дошли до Офицерской и свернули направо, к театру. Мимо горящего неоновыми огнями луна-парка, где из-за стены торчали магрибские минареты из гипса и фанерные горы с пещерами, протащили они свой сверток на санках. Мимо круглых башен Литовского замка, где в холодных камерах жались друг к другу, тщетно надеясь согреться, арестанты, мимо стоявшего напротив Мариинского театра, где давали «Жизнь за царя», прошли, согнувшись под ветром, и вдоль Крюковских казарм вышли к Николаевскому мосту. Паровик № 8, обдав шедших клубами дыма, пролетел мимо, и чьи-то глаза бессмысленно глянули на них из вагонов. Никто не потребовал от машиниста остановиться, чтобы снять шапку, поклониться и перекрестить лоб.

На мосту случилось то, чего Романов так опасался: один из шедших за санями остановился, оглянулся и заметил его. Князь резко повернулся и зашагал прочь, но человек догнал и схватил за руку.

– Олег Константинович, – услышал он знакомый высокий голос.

Пуришкевич со своими длинными огненно-рыжими космами, переходившими в бороду лопатой, был так комичен, что Романов, боясь рассмеяться, закусил губу.

– Олег Константинович, я нашел, нашел, – взвизгнул Пуришкевич, – ах, да что ж вы встали, пойдемте, пойдемте же, мы не должны их упустить.

И он поволок Романова вслед за санками с маленьким покойником.

– Кого? – не понял князь.

– Ах, боже мой, разве вы не помните, я вам рассказывал тогда, в кабаке: мужика посконного, который должен к государю из деревни прийти.

– И кто же это? – спросил Романов, стараясь придать своему голосу как можно более заинтересованное выражение.

– А в том-то и дело, что нет его! Мы с вами ошибались, когда думали его найти! Посконный мужик от сохи – это же XIX век, а мы живем в XX! В век машин, стали и воздушного флота. Когда я это осознал, истинный путь сразу открылся мне. Деревня ничего более не решает. Не деревня, а город должен прийти к государю!

– И что же вы думаете?

– Я все узнал. Я справлялся в городской управе. Вы знаете, что газ, который раньше в изобилии приходил в дома обывателей, теперь не доходит до бедных квартир? Что их обитателям нечем отапливать свои дома, и они страдают от ужасного холода?

– Да, знаю, – сказал Романов.

Этот ответ, казалось, обескуражил Пуришкевича. Он даже ослабил свою хватку, которой вцепился в руку князя.

– И вы знаете, почему? Потому что весь газ идет на заполнение баллонов цеппелинов.

– Да, и это я тоже знаю.

– Но вот чего вы не знаете точно – так этого того, что делают обыватели! В их подвалах стоят машины, которые могут выкачивать газ из труб и направлять его в домовые печки. Но электричества не хватает, чтобы запустить машины. Его не дают специально – иначе не будет газа для цеппелинов. И тогда к этим машинам приставляют детей, чтобы руками крутить механизм. И порой бывает, что ребенок засыпает, особенно ночью, а газ выходит из машины, и тогда – смерть!

– Знаю, Владимир Митрофанович.

– А вы знаете, как называются эти машины? – в последней попытке удивить князя спросил Пуришкевич.

– Нет, а как?

– А, – почти взвизгнул торжествующий Пуришкевич, – не знаете! Так вот: эти машины производит французская компания «Vaal Khammon». Вам ничего не говорит это название? Вспомните древнюю историю! Из десятка компаний, которые производят газовые машины, выбрали одну – ту, которая названа именем бронзового истукана, в чье раскаленное чрево карфагеняне бросали своих детей! Когда беда грозила Карфагену, они отдавали богу, которого звали Ваал Хаммон, Хозяин Жаровик, младенцев, и беда отступала!

Романов с удивлением посмотрел на Пуришкевича.

– Холод страшнее голода, и за тепло обыватели платят своими детьми. Кому? Машинам! Зачем? Затем, чтобы был порядок, чтобы они, – он ткнул пальцем в гиперболоидную башню на Ватном острове, у которой висели, заправляясь, несколько цеппелинов, – защищали нас от бед, питаясь жизнями наших детей! Как в Карфагене. Но Карфаген рухнул, рухнул!

Пуришкевич зашелся, он надорвал себе горло, нахватался холодного воздуха и закашлялся. Романов поддержал его, боясь, чтобы он не упал.

Пуришкевич откашлялся и еще сильнее вцепился в рукав князя.

– Мы придем к государю. Мы скажем: государь. Ты – наш отец, мы – твои дети. Когда отец боится своих детей, не будет добра ни ему, ни им. Мы умираем от голода, потому что ты забираешь наше тепло для строительства цеппелинов из-за страха перед нами. Мы платим за частичку тепла жизнями наших детей. Их кровь, государь, на твоих руках. Остановись! Перестань строить машины против людей! Не верь машинам! Верь людям! Поверь в нас, своих детей, и мы отплатим тебе стократной любовью! Государь, убери цеппелины, уничтожь эту проклятую башню. Пусть вновь не она, но ангел с крестом в руках царствует над городом. Государь, дай нам газу!