Владимир Ропшинов - Князь механический

Когда голова шествия приближалась уже к Нарвским воротам, из-за ворот, прямо на толпу, карьером понесся отряд конницы. Он прорвал шеренги первых рядов, но быстро повернул назад и отъехал в сторону, открывая стоявшую на мостике – поперек его и по бокам – пехоту. Толпа пришла в замешательство. Но первые ряды сейчас же сомкнулись, взялись за руки и с пением мужественно двинулись вперед, к мостику. Раздался сигнальный рожок – обезумевшие, ничего не понимающие псковские солдаты дали залп. Помощник пристава крикнул: „Что вы делаете! Как можно стрелять в крестный ход и портрет царя!“ – но через минуту упал мертвым. Солдаты продолжали стрельбу пачками, беглым огнем. Невообразимое смятение произошло в эту минуту, когда повалились люди в первых рядах, роняя образа и хоругви. Убиты были старики, несшие царские портреты, и мальчик, несший церковный фонарь. Ужасные крики неслись из толпы. Часть ее разбегалась, пряталась по соседним дворам. Шальные пули догоняли ее и там. Другая часть, верная клятве не отступать, в безумном порыве напирала вперед. Подкошенные пулями, падая, сшибали других. Гапон тоже упал, сбитый с ног одним из убитых первого ряда. „Верная стража“, среди общего смятения, подхватила его и быстро перебросила через забор. Здесь пало на месте несколько десятков, более сотни было ранено. Часть убитых была скрыта полицией, но многие выставлены были потом, для опознания, в больничных мертвецких. Месяц спустя жена одного рабочего, сама не потерявшая в этом деле никого из близких, рассказывала нам дрожащими губами, какие у этих покойников были „страшные и удивленные лица“.

Во втором часу дня по тротуарам Невского, как это бывает обыкновенно в ясные праздничные дни, двигалась огромная толпа народа. Но среди обычной городской публики сейчас же бросалась в глаза масса рабочих. Они торопливо шли, кучками и вереницами, в одном направлении, к площади Зимнего дворца. По улице разъезжали отряды казаков. На Дворцовой площади была масса войск, конницы и пехоты. Дворец был окружен пушками. Толпы народа теснились здесь к решетке Александровского сада с одной стороны, к зданию Главного штаба, вплоть до арки, с другой. Народ все прибывал, размещаясь по обеим сторонам Адмиралтейского проспекта и по углам Невского. Многие пошли в сад и изнутри теснились к его решетке. На ветках деревьев сидели взобравшиеся туда уличные мальчуганы. В саду, пользуясь редким солнечным днем, играли дети, каталась на коньках беспечная молодежь. Городской люд шел по своим надобностям во всех направлениях и задерживался в саду или на площади необычайным зрелищем. Учащаяся молодежь, интеллигенция, кое-кто из случайной публики смешивались с рабочими.

Настроение было сдержанно-возбужденное. Народ терпеливо ждал появления царя. Между рабочими шли тихие разговоры. Около 2 часов жандармерия прошлась по Александровскому саду и, небрежно приказав некоторым группам расходиться, заперла все входы и выходы сада, оставив там публику. Толпа начинала между тем волноваться: с окраин приходили известия о расстрелах. Но рабочие упорно ждали царя. Кто-то сказал, что царя нет в С.-Петербурге. Большинство не поверило. Изредка в толпе раздавались крики: „Уберите войско! Ведь мы ничего дурного не делаем“. В одном месте толстый офицер с красным лицом подошел к толпе и сказал: „Расходитесь! Будут стрелять“. Слышавшие это не поверили ему и продолжали говорить между собой: „За что же стрелять?“

К рабочим, стоявшим у штаба – это была группа колпинских, – тоже подошел офицер с предупреждением, что будут стрелять. Ему ответили: „Стреляйте! Мы пришли искать правду“. Вскоре из группы пеших войск, занимавших середину площади, выделилась рота Преображенского полка с офицером и выстроилась в две шеренги против Александровского сада. Публика смотрела с недоумением. Заиграл горнист. Наступила тишина. Все переглядывались. Раздались ободряющие голоса: „Это так… Не может быть…“ Горнист проиграл еще раз, и послышалась команда: „Целься“. Первый ряд преображенцев опустился на колени и взял на прицел. Никто не тронулся с места, но лица побледнели, многие стали креститься. Раздался залп – в народ, стоявший у сада, и прямо в сад, в любопытных и в играющих детей. Толпа замерла. Некоторые подумали, что залп холостой. Но кругом на площади и за решеткой сада валились убитые и раненые. С деревьев, как подстреленные воробьи, посыпались мальчуганы. Кто-то громко застонал. Часть толпы вдруг скорчилась, согнулась и побежала в сторону. Солдаты сделали полуоборот вправо и дали залп по направлению к Адмиралтейству и к Дворцовому мосту. Потом полуоборот влево – и залп по направлению к штабу, в убегающую толпу. Шальные пули сваливали прохожих у самой набережной и за Александровским садом у Исаакиевского собора.

По Невскому и Гороховой все еще везут раненых и убитых. Толпа отнимает покойников у полиции и переносит их к Казанскому собору с криками: „Шапки долой!“,„На колени перед мучениками!“ В одном месте Невского толпа, отняв три трупа у полицейских, кладет их на снег и, опустившись на колени, поет „Со святыми упокой“. Конница карьером несется на поющих и разбрасывает их в стороны, но они сейчас же опять собираются. В другом месте несут труп рабочего с пением молитвы, сменяющейся революционной песней. Два студента с обнаженными головами везут убитого товарища… А в это время пехота уже дает залп по толпе у Полицейского моста. На Морской, у арки и на Певческом мосту кавалерия бросается вперед и рубит народ шашками, раскраивает черепа, не щадя ни женщин, ни случайных прохожих. Стреляют недалеко от Думы…

Небывалое, невиданное зрелище представлял собою в это время Петербург. И как бы в довершение фантастической картины бунтующего города, на затянувшемся белесоватой мглою небе мутно-красное солнце давало в тумане два отражения около себя, и глазам казалось, что на небе три солнца. Потом, в 3-м часу дня, необычная зимою яркая радуга засветилась в небе, а когда она потускнела и скрылась, поднялась снежная буря. И народ, и войска были в это время в каком-то неистовстве. На Полицейском мосту вновь и вновь раздавались залпы пехоты: вдоль по Невскому, в ту и другую сторону, в обе стороны по набережной Мойки и даже на лед ее, куда прыгали, спасаясь от пуль, обезумевшие люди. Стреляли и в момент затишья, в небольшую кучку людей, прижавшуюся к дому Строганова, и в толпу, бросавшую камни вслед проезжающему офицеру.

Три дня продолжались в городе бесчинства казачьих и вообще кавалерийских разъездов. Но на всех перекрестках, несмотря на постоянные атаки кавалерии, продолжали собираться толпы. На Невском, недалеко от Думы, подле колониального магазина Романова, где на стене и панели виднелась еще запекшаяся кровь, слышались злые народные шутки: „Вчера на этом месте тут живой кровью торговали…“ В пятом часу дня, 10-го, на Невском и многих других улицах внезапно потухло электричество и произошла паника. Прошел слух, что скоро закроют водопровод. Слухи – правдоподобные и неправдоподобные, совершенно фантастические – продолжали расти, волнуя воображение. Магазины были закрыты, многие забиты досками. Но улица и во мраке продолжала жить необычайною, возбужденной жизнью, впервые взволнованная, словно пробужденная от вековой внутренней спячки. Только перед больницами, где с утра до ночи толпился народ, стояла гробовая тишина: люди пришли искать своих – ранеными или убитыми, но не могли их доискаться. Часть трупов тщательно скрывалась администрацией в каких-то больничных сараях, куда можно проникнуть только за подкуп. Многим беднякам не удалось увидеть своих покойников: полиция вывезла и похоронила их в братских могилах Преображенского и Успенского кладбища в 3 час. ночи, обманув публику, допытывавшуюся о времени похорон».