Владимир Ропшинов - Князь механический

С четырех углов площади светили газовые прожекторы, и четыре длинные тени от колонны большим Андреевским крестом легли на до звона промерзший, слегка заметенный диабаз мостовой – темное по светлому. Как будто огромный военно-морской флаг был расстелен перед домом царя, чтобы он, выйдя на балкон, вспомнил о тех, кого похоронил в Цусимском проливе [46] В 1905 году во время войны с Японией в Цусимском проливе в неравном бою погибла 2-я Тихоокеанская эскадра, составленная преимущественно из кораблей Балтийского флота. .

Князь надвинул на глаза летные очки и замотал оставшуюся после них открытой часть лица концами башлыка. Да, так определенно было лучше. Только мерзли руки, но с этим уже ничего поделать невозможно.

Снег стал налипать на стекла, и они начали мелко вибрировать, стряхивая его вниз.

По северо-западному концу креста князь дошел до темного Адмиралтейского проспекта, пересеченного эстакадой надземной железной дороги, уходящей к Бирже. Ее стальные клепаные ребра втыкались в землю прямо в саду перед дворцом – государь настолько не любил этот дворец, что разрешил Городской Думе, не нашедшей для строительства дороги иной возможности, строить ее там.

Дальше была черная, слившаяся с ночью Нева и широкий неосвещенный мост на Васильевский остров. Перерезанная светящимися путевыми огнями эстакады надземной дороги стрелка, Биржа с вращающимся прожектором на крыше, колонны, крепость с золотым шпилем, в которой лежали мертвые русские цари и его отец, и угрюмая гиперболоидная башня над всеми ними, подсвеченная фонарями. Только она, казалось, и жила в этом вымерзшем городе. Как щенки у брюха матери, тычась мордами в сосцы, цеппелины роились вокруг нее: одни прилетали, другие улетали, третьи заправлялись свежим газом, который сжигали в топках своих двигателей. Толстые газовые шланги едва заметными нитями обвивались вокруг стоек башни и втыкались в их тела.

И ярко, наверное единственные в Петрограде в этот час, горели окна штаба отряда цеппелинов в бывших казенных винных складах.

Ветер на мосту, не стесненный никакими улицами и домами, был особенно беспощаден. Он летел и сверху, и снизу, гудел в металлических фермах моста, кидался в князя снегом, свистел в ушах и пытался свалить с ног. Внизу, в черной глубине, лежала замерзшая Нева. Князь хватался за перила. Башлык, которым Олег Константинович закрутил лицо, давно отсырел от дыхания и обледенел.

Он спустился с моста на Васильевский остров. Стекла в очках перестали вибрировать, и их тут же облепило. Князь покрутил ручку завода вибрационного механизма на шлеме у правого виска, стекла снова задрожали. На Бирже во весь ее фасад, сразу под фронтоном, висело огромное табло из тысяч электрических лампочек, отражавшее курсы акций. Акции Общества балтийской железной дороги стоили 27 руб. 63 коп., «Газового товарищества братьев Нобель» – 22 руб. 12 коп., Общества сормовских машинных заводов – 17 руб. 01 коп. и т. д. Зачем они горели в этой лютой ночи, отбирая газ у петроградских домов? Разве для бездомных, которые только и могли оказаться в такое время на улице. Но бездомные едва ли доживут до утра – так что и им это не нужно.

На Петроградскую сторону вел деревянный Биржевой мост. У Городской Думы все никак не хватало денег, чтобы сделать его металлическим. Да и стоило ли? Что доказывала бы Дума своим мостом, когда рядом, прободая само небо и утопая в нем, расставив свои ноги прямо над крышами бывших винных складов, возвышалась гиперболоидная башня, в которой одной стали было столько же, сколько во всех танках англичан или во всех когда-то бывших у немцев подводных лодках? Стоило ли стыдиться после этого деревянного моста в центре столицы?

С моста князь свернул налево, где узкая полоска земли городского питомника отделяла Александровский проспект от протоки вокруг Ватного острова. В питомнике, огороженном невысоким кованым забором, из сугробов торчали хилые веточки будущих саженцев. Те из них, что переживут зиму, весной передадут куда-нибудь на бульвар. Свет прожекторов, освещавших башню, скупо падал на них сзади, и они тянули к князю свои длинные бледные тени.

Дом, который он искал – невысокий кирпичный сарай с закрытыми ставнями, – был единственным зданием на территории питомника, и в нем, вероятно, помещалась контора. На дверях висел амбарный замок. Князь вытащил из кармана ампулу с жидким азотом в термозащитной оболочке и надломил ее рукой в варежке. Он не услышал за завываниями ветра, но почувствовал, как хрустнуло тонкое стекло в его руке, и из ампулы пополз серый газ. Романов вылил жидкость на дужку замка, тут же покрывшуюся белым инеем, и, подождав с десяток секунд, ударил по ней эфесом шашки. Дужка со звоном разлетелась.

Внутри все было, как и подобает быть в конторе: столы, стулья, печка, икона в углу, затянутый белой марлей портрет государя, пустые стеллажи и три несгораемых шкафа, куда на зиму убрали все бухгалтерские книги.

Князь специально вышел заблаговременно, чтобы иметь возможность до 12 отыскать дверь в камеру с машиной таблицы судеб, если она будет замаскирована. Но все оказалось просто: под брошенным на середину комнаты ковром был люк, как в обычном деревенском доме ход в подпол. Открыв его, князь сошел вниз и обнаружил лаз, ведущий в сторону Ватного острова.

Он был похож на траншею или крытый ход сообщения, которых Олег Константинович так много видел в прошлую войну на своем пути от Владиславова до Берлина. Земляной пол, стены и потолок выложены необструганными досками. И рыли его, наверное, те же самые солдатские руки. Только мертвые.

Траншея заканчивалась блиндажом. Посреди стояла машина. Она была точно такой, как представлял себе князь. В деревянной раме из почерневшего оливкового дерева, как в счетах, вращались надетые на оси глиняные диски с ровными столбцами выдавленных клинописных текстов. И ручка, точь-в-точь как патефонная, торчала сбоку. Рядом, вращая эту ручку, стоял электрический мотор, провода от которого уходили в стену и, вероятно, были подключены наверху, в штабе отдельного отряда цеппелинов, к электрогазовому генератору.

Князь вытащил часы. Была половина седьмого. Оставалось 5,5 часов. Он сел так, чтобы одновременно видеть и машину, и вход. Все было слишком просто. Как будто это ненастоящая камера и ненастоящая машина. Ловушка для тех, кто решит ее уничтожить. Но Олег Константинович чувствовал, что ловушки нет. Что все – настоящее. Сколь бы сложным ни сделали вход сюда – эта сложность никогда не будет такой, чтобы стать достойной Мардука. А недостойная сложность его не достойна. Это логика богов. Или стены Древнего Вавилона, выше которых нет никаких других стен, и залитая солнцем, выложенная изразцом улица Процессий, самая широкая в великом городе и целом мире, ведущая через ворота Иштар к Вавилонской башне, или узкая траншея с блиндажом. Все, что между ними, несовершенно.