Константин Калбазов - Бульдог

— Вестимо где. В раю.

— И что, она звала тебя в гости?

— Не звала. Только сестрица завсегда мне рада была и сейчас обрадуется. Уйди с дороги, Христа ради, Сергей Иванович, — а вот теперь боль и мольба слышатся.

— А куда спешить‑то? Там у вас вечность впереди, еще наболтаетесь.

— Устал я. Хочу покоя.

— А вот я, представь себе, хочу волнений, хочу боли, хочу хоть что‑нибудь почувствовать, а не эту пустоту. А ведь мне годков куда больше твоего. Но я хочу, а ты устал.

Казалось бы, отойди в сторону. Чего мешать мальчишке, раз уж он так уверился в своем решении. Но Буров точно знал, поступи он так и ему опять останется пустота. Белая, неприкаянная, без холода, без запаха — пустота. А вот этого не хотелось категорически. Хотелось снова ощутить себя живым, пусть прожить не свою жизнь, а чужую, но жить, а не блуждать по бесконечной снежной пустыне.

— А ну‑ка, подвинься.

Он быстро взобрался на облучок, так что мальчишка не успел ничего предпринять и в одно мгновение вырвал у него вожжи. Он никогда не управлял лошадьми и даже не представлял как это делается. Но не мальца же просить, в самом‑то деле. Тот поведет сани только в одном направлении. К сестре. Возможно его безгрешная душа и Бурова увезет из этой заснеженной пустоши в райские кущи, но Сергею Ивановичу туда пока не надо. Он не собирался упускать свой шанс. Призрачный, надуманный, но шанс.

Как ни странно, но лошади с легкостью подчинились новому вознице. Стоило только потянуть вожжами вправо и они пошли в плавный разворот. Описали дугу. Ага. А вот и следы оставленные тройкой по пути к нему. Вот по ним значится и поедем.

— Не хочу–у!!!

Едва осознав, что происходит, парнишка дернулся и вознамерился выскочить из саней, но Буров вцепился в него как в последнюю надежду, как утопающий хватается за соломинку. Сергей Иванович знал точно, выскочи молодой Петр, упусти он его и ничего не будет. Ему дали один единственный шанс и он сейчас находится рядом, верещит, пытается вырваться, не желая возвращаться туда где ему было больно.

Не смог. Бурову отчего‑то стало стыдно и противно. Он хочет жить, он готов терпеть, страдать, бороться, что‑то доказывать себе и остальным. Он ко всему этому готов. А вот этот напуганный мальчик нет. Сергей остановил лошадей, уже бежавших по старому следу. Отпустил Петра, но против ожиданий тот не убежал, а внимательно смотрел на странного мужчину, который неловко перевалившись выбрался из саней.

— Прости меня мальчик. Правильно молва говорит — на чужих плечах в рай не въедешь. Езжай своей дорогой. С Богом.

— А ты?

— Не знаю. Как Господь повелит, так и будет. Хотя, верующим я особо никогда не был. Так что, может и позабудет обо мне, оставив в этих местах.

— Поехали со мной.

— Нет.

— Почему? Ведь там хорошо. Там не может быть плохо.

— Скорее всего ты прав. Но если я поеду с тобой к твоей сестре, то обратной дороги мне уже не будет, а здесь… Здесь возможно все. Даже если придется ждать слишком долго, здесь есть надежда.

— Но там все плохо. Там предательство, интриги, боль. Там все лгут. Что там хорошего?

— То чего нет ни в раю, ни в аду. То, что длится не вечность, а краткий миг. Там жизнь, парень. Там боль, там кровь, там грязь и смрад. Но только там мы живем по настоящему и узнаем себе цену. А рай или ад, это уже итог. Это вечность. Это то, чего ты заслуживаешь за деяния свои. Но свершить их ты можешь только будучи живым.

— Меня там все только предавали, лебезили, пресмыкались, а сами за спиной делали то, что им было угодно. А то и вовсе, заставляли делать то чего я не хотел. Все, до единого.

— Разве не было того, кто был бы тебе верен, кто любил бы тебя от чистого сердца?

— Только Наталия.

— Сестрица?

— Она.

— Сколько тебе лет?

— Четырнадцать.

— Эх молодость. Ты еще ничего не видел, парень. Тебе просто не повезло повстречать тех, кто по настоящему тебя полюбит и никогда не предаст.

— А ты? Если бы ты поехал со мной? Ты бы меня не предал?

— Нет, парень.

— Мне так многие говорили, но все врали.

— Может им ты дал не так много. Как можно предать того, кто подарил тебе второй шанс для жизни? Может такие и есть, но это не мое.

— И я должен тебе верить?

— А ты веришь, что если бы я не остановился, то мы непременно вернулись бы к тебе?

Парнишка задумался. Меж бровей пролегла столь неестественно смотрящаяся на таком молодом лице морщинка. Губы сжались в тонкую линию. Он словно прислушался к своим ощущениям.

— Верю.

— Но я этого не стал делать, не так ли. Я решил остаться в этой пустоши, и пожелать тебе счастливого пути, по твоему выбору. Так что, можешь не сомневаться — ТАМ у тебя будет хотя бы один, кто никогда и ни за что не предаст. И еще. Только там, ты сможешь воздать всем, кто был рядом с тобой по заслугам, а не беспомощно наблюдать за ними и грызть от отчаяния ногти. Но сейчас ты должен сам решить, по какому пути ты пойдешь. Их у тебя два и оба открыты. Один несет боль и труды, но позволит все расставить по своим местам. Второй несет покой и любовь сестры, но не позволит тебе сделать ничего.

— Садись, — вдруг решительно произнес Перт, после продолжительного раздумья.

— Я не поеду к твоей сестре, парень.

— А мы не к сестре. Садись, пока не передумал.

Буров быстро взобрался в сани и устроился рядом с молодым императором. Жаль, не его мерс, ноги не вытянуть. Ну да ничего, как‑нибудь.

— Держи, — Петр протянул ему вожжи, предлагая править.

— Нет, парень. Решение твое. Тебе и вожжи в руки.

— Я боюсь, что отверну.

— Решать тебе.

— Ты правда не предашь?

— Ни за что.

— Господи, спаси и помилуй, — парнишка истово перекрестился, как могут только верящие искренне, всем сердцем и душой, — Н–но!!! Пошли, залетные!!!

Лошади пошли разом и очень быстро набрали скорость. Холодный морозный ветер обдал тело, с легкостью забираясь под одежду и заставляя поежиться. Буров глянул на Петра. Как видно и тому сейчас было холодно, но вид решительный. Упрям. Не отвернет.

Вдруг, на смену морозному, чистому воздуху пришла духота. Только что мерзшее тело обдало жаром. На смену белой пустоши пришла непроглядная, пугающая и молчаливая мгла.

Ну вот. А как было хорошо. Теперь опять эта боль, выворачивающий кашель, жар, зуд в язвах, которые никак нельзя трогать, чтобы не стать полным страшилищем (так медикус сказывал). А еще, все эти лицемеры. Даже Лизка, змея подколодная. Не станет открывать глаза. Не хочет он ничего. Пропади все пропадом. Хочет к Наталии. Не нужен он тут никому. Не любит его никто. А ведь он всем старался раздать свою любовь, одаривал ею щедро без раздумий.

Что это? Что‑то прохладное капнуло на закрытое веко, заставив его слегка вздрогнуть. Вот еще. Только на этот раз на губы. Всхлип? Еще один. Никак рядом кто‑то плачет? Лизанька, так ты все же убиваешься обо мне! Радость моя ненаглядная!