Константин Калбазов - Бульдог

На мгновение Петру даже показалось, что махины взирают на него словно осиротевшие детки. Он даже моргнул несколько раз и тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. Поначалу растерявшись, он все же сумел понять, откуда появилось это ощущение. Да, машины тщательно протирали от пыли, но вон там, видна смазка и явно уже давно пересохшая, нуждающаяся в замене. Вон, в шестеренчатом механизме, зубья потускнели, а они по всему должны быть светлыми, от постоянной работы, потому как и сейчас их цвет отличается. Вот эта рукоять, явно не должна торчать вверх. Почему? А бог его знает, не должна и все тут. Вот этот инструмент, по всему должен быть развешан в иной очередности, а не так, как он висит. А вот этот вообще должен лежать на стеллаже, вместо вон того, чье место похоже и занимает.

Но самое главное. Не может быть в мастерской, так чисто. Тут впору в белых чулках разгуливать, в праздничной одежде свободно расхаживать, и обтираться об махины, и ничуть не запачкаешься. Если бы ею регулярно пользовались, то непременно нашлось множество мест и для пыли и для иной какой грязи. Да вон, хоть та дверь, явно ведущая на улицу. Ей бы обязательно пользовались, не носить же материалы и иное потребное через все комнаты. Но она явно уже давно не открывается.

— Василий.

— Здесь я, Петр Алексеевич, — тут же отозвался из‑за спины денщик.

— Что это, знаешь?

— Как не знать, государь. Все прознал. Это то–кар–ная мастерская, вот. Тут стало быть дед твой покойный, разную справу делал, для души. Сказывают бывало рассердится нешуточно, да так, что кого и в кровь побьет. А потом становится к этим самым махинам, поработает, и оттаивает. Очень он любил с этим махинами возиться. Даже куда в дальнюю дорогу отправится, обязательно хоть один с собой брал. По это отдельную повозку снаряжали.

— И что, он сам всем этим занимался? Ухаживал за станками, смазывал, ремонтировал, коли что сломается?

— Не, были у него помощники, несколько человек. А за главного помощника и любимца у него был главный токарь Нартов.

— И где он теперь? Отчего тут такое запустение?

— Так, невзлюбил его светлейший. Как только царь батюшка преставился, так и услал его куда‑то. Вот с тех пор тут и тихо.

— А куда услал?

— Не ведаю, государь, — вздохнул Василий.

Все же есть предел его пронырливости. Впрочем… Петр посмотрел на сокрушающегося денщика и тут же сделал вывод — узнает. Если бы он сразу сообразил, что Петра заинтересует судьба главного токаря, то и сейчас имел бы сведения. А вот Петра заинтересовало. Очень уж захотелось эти станки опробовать. Вот только как к ним подступиться? С дуру‑то, много чего можно наворотить. Что же, остается только обождать. Василий он такой, долго томиться не заставит.

Так и прошел первый вечер в летнем дворце, теперь уже по праву принадлежащем ему. Признаться, Петр нашел новое жилище ничуть не уступающим по удобству и уюту прежнему. Подтверждением этого было утро. Несмотря на раннюю пору, юный император проснулся отдохнувшим и даже чувствовал небывалый подъем.

Когда Василий вошел в спальню с кувшином и тазом для умывания, то сильно удивился обнаружив государя, за каким‑то странным занятием. Покрывшись испариной, он изводил себя странными упражнениями. То руками машет, как мельница, то телом крутит, то поклоны земные бьет, а потом ногами размахался. Все это время денщику пришлось простоять в ожидании, когда же молодой человек соизволит начать умываться.

Наконец с упражнениями было закончено и Петр поспешил скинуть с себя порты, чтобы обтереться мокрым полотенцем. Покончив с этим и решив, что данная мера не достаточна, он пришел к выводу — подобные упражнения нужно выносить в парк. Да еще не помешает устроить пробежку, эдак версты три. Прислушался к себе, выдюжит ли? Хм. Вполне. Это ему по силам. А в конце, занятий нужно будет обязательно устроить купание в чистой и прохладной воде. Ну, или хотя бы вылить на себя пару тройку ушатов, для бодрости духа.

При мысли об этом им даже охватило какое‑то нетерпение и желание непременно это проделать. И немедленно. Однако припомнив, что сразу после завтрака подойдет учитель и начнутся занятия, все же решил отложить на завтра. Но непременно. Поэтому он тут же отдал распоряжение Василию о более раннем подъеме, и соответствующей подготовке к намечающемуся действу.

— А чего это было, Петр Алексеевич.

— Физические упражнения, Василий. Для поднятия духа и укрепления тела.

— Так ты вроде никогда такого и не делал, государь.

— Так я раньше и императором не был, — задорно улыбнулся Петр.

Распорядок императора был прост. Подъем, умывание, потом занятие науками до обеда. Это в случае если не возникало срочных государственных дел, требующих его вмешательства. Впрочем, подобное случалось крайне редко. Сенаторы с пониманием относились к возникшей у императора тяге к наукам. Даже Остерман, который в прошлом потворствовал его лени и склонности к забавам.

Как ни странно, но Петр по иному взглянул на Меньшикова, настаивавшего на качественном обучении императора разным наукам. Конечно у Александра Даниловича ничего не вышло, в виду произошедших событий. Но правда заключается в том, что при всех своих честолюбивых устремлениях, светлейший обращал особое внимание обучению императора. Иное дело, что он в этом вопросе полностью доверился Остерману, лишь эпизодически интересуясь успехами подопечного.

Теперь же, Петр словно прозрев жадно набросился на учебу. Все только диву давались, насколько ему все просто и легко дается. Касаемо точных наук ему даже не требовалось закреплять пройденный материал. Чего не скажешь об остальных предметах, но и здесь успехи просто поражали.

Времени на досуг практически не оставалось. Причем это не было изуверством со стороны Остермана, который как и прежде составил программу обучения, хотя и не касался ее. Все пункты с развлечениями и играми были вычеркнуты самим Петром.

До часа пополудни интенсивные занятия с перерывом не более десяти минут. Именно столько времени было потребно Петру, чтобы подготовиться к изучению иного предмета и встретить иного учителя.

Потом обед, который всегда проходил в компании Остермана, Ягужинского и Головкина. Первый все еще считался воспитателем Петра и кстати чаще остальных посещал императорский дворец. Юноша предпочитал иметь его подле себя. Амбициозный и в то же время, отличающийся умом, Остерман казался наиболее подходящей фигурой для ближнего круга, его амбиции не простирались далее достигнутого, ну разве только занять должность канцлера.

Головкин по прежнему занимал должность канцлера, а потому то же был в числе приближенных. Петр вовсе не забыл того, что даже будучи только вдвоем с Остеманом, он продолжал противостоять Долгоруковым. А потом, в делах сношения с иноземными державами ему до сих пор не было равных, у самого же Петра не было никакого опыта.