Александр Золотько - Цель - Перл-Харбор

В доме кто-то чужой…

Костенко попятился, зацепил ногой табурет, на пол, загремев, свалилась жестяная кружка.

Капитан замер.

— Кто здесь? — прозвучало от кровати, луч света скользнул по стене и уперся в лицо Костенко, ослепив его.

Если бы вопрос прозвучал по-немецки, капитан бы просто выстрелил, не задумываясь, но к нему обратились по-русски, и Костенко только прикрыл левой рукой глаза.

— Твою мать… — кровать скрипнула. — Какого хрена?..

— Уберите фонарь, — сказал Костенко.

— Ага, сейчас…

В темноте за фонарем раздался щелчок, капитан понял, что это сняли с предохранителя пистолет, вскинул свой «ТТ», но не выстрелил — невидимый противник мог держать фонарик в вытянутой в сторону руке, и выстрелив, Костенко вряд ли попал бы, но ответную пальбу спровоцировал бы в любом случае. И ответная пуля была бы куда точнее, чем его собственная.

— Пушку опусти! — приказал голос из-за фонаря. — Опусти, сказал, а то выстрелю! Ну!

Костенко медленно опустил пистолет.

— Хорошо, — одобрил голос. — Теперь положи пистоль на пол. На пол, я сказал! Дернешься — я тебе бошку прострелю… Положил!

Капитан скрипнул в бессильной ярости зубами, медленно наклонился и положил пистолет на пестрый вязаный половичок.

— К стене отойди.

Костенко выпрямился и сделал два шага назад. Проклятая кружка снова попала под ногу и снова загремела, отлетая к печке.

— Лизка, слышь, Лизка, проснулась?

— Да.

Костенко вздрогнул, услышав голос своей жены.

— А если проснулась, то встань и зажги лампу. Только между мной и гостем не лезь, а то ведь я обоих порешу. Рука не дрогнет. Потом, может, над твоей могилкой поплачу… Немного.

Костенко закрыл глаза.

Этого не могло быть. Его жена… И этот голос. Двуспальная кровать. Этого не может быть… Это не Лиза, просто родственники пустили кого-то на постой. Беженцев каких-нибудь…

Щелкнула, загораясь, спичка. Звякнуло ламповое стекло.

— А я тебя знаю! — провозгласил голос. — Мы ж с тобой, Юрка, знакомы! Глянь, Лизка, муж твой явился… Что, сбили тебя, авиатор?

Это был Никита Карась. Постаревший Никита Карась. В неверном свете лампы он выглядел лет на сорок. Недельная щетина на лице, мешки под глазами старили ровесника Костенко и делали его… страшнее, что ли…

А за спиной Карася стояла Лиза. В кружевной ночной сорочке, босая.

Она похудела, глаза запали… На щеке что-то блеснуло — слеза? Лиза плачет?

Нелепая ситуация. Страшная и унизительная — застать свою жену в постели с другим. Костенко был готов к чему угодно, кроме этого. Значит, сигнала не было? Она просто повесила стираное белье, а он… Он решил, что нужно ее спасать.

— А где Сидор Иванович? — спросил Костенко.

Дед Сидор никогда не позволил бы такого непотребства в своем доме. Быстро навел бы порядок. Да и тетка Гарпына не смолчала бы.

— Они… — тихо сказала Лиза и всхлипнула. — Умерли они… Два дня назад.

— Как умерли?

— А так, как в книге, — усмехнулся Карась, огонек лампы отразился в его глазах. — Помнишь, в школе читали? Жили долго и счастливо и умерли в один день… Я бы даже сказал — в одну минуту.

Пистолет в руке Карася качнулся, громадная тень скользнула по стене. Пушка была роскошная — длинноствольный «маузер»-«девятка».

— Умерли… — еле слышно произнес Костенко.

— Умерли, подохли… Как тебе больше нравится, — снова ощерился Карась. — Не лезли бы со своими криками — до сих пор были бы живы. Я их добром попросил — не суйтесь вы в мою личную жизнь. Так нет же, дед в драку кинулся, а когда пулю словил и подыхать стал, тетка Гарпына за нож схватилась… И как тут было ее не пристрелить? Ты не переживай, если что, умерли они быстро, не мучились почти. Тетка пулю в лоб заполучила, а дед первую в живот, а вторую — в голову. Дернулся так и затих… Хоть бы при детях драку не затевали, а то ведь каково оно мальчишке и девчонке смотреть, как мозги родичей по комнате разлетаются?

— Где дети? — севшим голосом спросил Костенко.

— А там, в комнате спят, — Карась указал на печку левой рукой. В правой у него был «маузер», и «маузер» неотрывно смотрел в живот Костенко. — Умаялись за день, набегались, их теперь и из пушки не разбудишь. Хотя… — Карась посмотрел на свой «маузер». — Из этой, пожалуй, разбудишь. Так что давай без стрельбы…

— Я оденусь, — сказала Лиза.

— А зачем? — засмеялся Карась. — И я, и он тебя всякой видели… и по-всякому… Мы с тобой, капитан, теперь вроде как родственники… Братья почти. Не дергайся, пристрелю… Тебя вначале, а потом детей твоих. Бабу не трону, баба мне пока не надоела. Ты ее хорошо научил, мне нравится… Старательная она у нас с тобой…

Карась, не глядя, схватил Лизу за плечи, притянул к себе. Сжал левой рукой ее грудь. Сильно, Лиза застонала, но отстраниться не посмела.

— Обидно, да? — осведомился Карась. — Вот кинулся бы ты с голыми руками на пистолет, а детишки как? Я же слово дал — пока все по-моему — будут жить. А чуть не так… Вначале мальчишку, потом, если Лизавета не опомнится, то и дочку. И только потом уже… Я слово держу. Она видела, как я слово держу. Видела, Лиза?

— Видела… — прошептала Лиза, опустив голову.

— Вот ведь жизнь поломатая. Свиделся с одноклассником, сесть бы, выпить за встречу, потолковать за жизнь… Ты со мной сядешь выпить, Юрка?

— Нет.

— Вот так я и знал, между прочим. Ты же командир Красной Армии, сталинский сокол, мать твою… Ты же к нам, селянам, не снизойдешь, пока вон не сбили. Ночью приполз к женке, а место и занято… Что теперь делать будешь? — Карась участливо покачал головой. — Да ты садись на табурет, в ногах правды нету, сам знаешь… Садись, я сказал…

Улыбка с лица Карася исчезла, губы сжались в тонкую линию.

Костенко медленно опустился на табурет.

— Немцам продался? — спросил наконец он. — Полицай?

— Какие немцы? — засмеялся Карась. — Какие в Чистоводовке немцы? Сдалась она им, как же! Они даже и не заезжали сюда, некогда им, за вами гонятся.

Карась сел на край постели, опер руку с пистолетом о спинку кровати.

— И еще год они сюда не придут. Сам знаешь, как оно сюда добираться. И зачем? Сотня дворов, левада и пруд. Немцам Москва нужна, Ленинград. Как это мы пели пацанами? Даешь Варшаву, даешь Берлин? И что, дали? Дали, я тебя спрашиваю?

Костенко не ответил. Он не отрываясь смотрел на свою жену. Все-таки это был сигнал. Ей не на кого было больше надеяться, и когда самолет, пролетая, качнул крыльями, Лиза вывесила знак тревоги. Попросила о помощи.

И он прилетел. Явился муж-защитник, только сделать ничего не смог.

— А как кричали — победим! Малой кровью, мать ее, могучим ударом! Броня крепка, танки быстры… Так какого хрена меня в армию поволокли? Я же освобожден! У меня легкие больные, ты же помнишь… Так нет же, вот тебе, Никита Петрович, повестка, и отправляйся ты на войну. Только не на чужую территорию, а на свою… Война-то ведь не на чужой территории, а тут, совсем рядом… Пожрать с собой возьми дня на три и иди. — Карась дернул головой, словно в припадке. — Я и пошел, а куда деваться? Форму получил, винтовку. Ботинки с обмоточками… И даже к фронту пошел. Только я пошел, а фронт ко мне побежал. Прилетел. Колонну нашу ихние самолеты накрыли. Мы, значит, идем, а тут вдруг — еропланы с крестами… И ни одного нашего… вашего, со звездами… Я в придорожной канаве лежу, пыль ем и думаю: а какого это хрена я тут? Что-то я товарища Сталина рядом с собой не вижу, и в соседнем кювете он тоже не наблюдается… Как же так? А где наш первый красный маршал, Клим Ефремович Ворошилов? Или Семен Буденный со своими тачанками? Нету их, только я и сотня таких же придурков, как я. Только те еще дурнее оказались. Я-то по канаве пополз, потом к оврагу, потом… А они, те, у дороги, остались. Я слышал, они даже повоевали с немцами. Там все и остались.