Александр Романов - Триумф «попаданцев». Стать Бонапартом!

Конечный итог подобного правления, любезный Николай Иванович, вполне закономерно можете домыслить сами. Сообщу токмо, что сокрушительным результатом описанного действа правительства явилось то, что к маю месяцу в Париже порция хлеба, выдаваемая на одного человека, составила едва дюжину золотников. [6]Да и оную получить можно было лишь отстояв длиннейшую очередь в хлебную лавку. И не каждый раз то был выпеченный хлеб. Легко могла оказаться лежалая мука. А то и немолотое зерно. А иной раз за неимением зерна выдать могли рис. С коим несчастные люди, не умея готовить сего злака, не ведали, как поступить, и иные выбрасывали наземь от досады. Однако рис получить еще за великое счастье счесть можно — хотя бы пришлось съесть его, размалывая собственными зубами. Но ведь зачастую и того не удавалось дождаться. Простояв в очереди целый день!

Люди доходили до полного отчаяния. Иные вовсе теряли человеческое обличье. Матери, которые ничего не в состоянии были дать свои детям, сходили с ума.

Одна мать в предместье отравила детей своих от безнадежности.

Другая — бросилась в колодезь.

Третья — продала каким-то разбойникам.

Доходило до людоедства за неимением ничего иного.

Какая надобна еще причина, дабы возникло всеобщее возмущение?»

И ведь говорил я им!

И Карно говорил: нельзя доводить народ до озверения! Проще решить проблему с продовольствием. И Роньону — коего выбрали аж главным комиссаром секции — говорил: вместо того чтоб бегать в Конвент неорганизованной толпой, проще создать свою службу снабжения продуктами. А мне в ответ… Один: «Меры принимаются!» А второй: «Мы не можем позволить ущемлять наши права!» И глаза у обоих — стеклянные…

Как об стенку горох. И только потом я сообразил (тоже, блин, попаданец — носитель великого послезнания! — мог бы и сразу дотумкать), что каждую из сторон волновало в первую голову не положение с продовольствием. А желание свернуть шею противной группировке. Термидорианский Конвент жаждал загнать обнаглевшее быдло на его истинное место — в стойло. И ради этого не постеснялся бы пустить санкюлотам кровь в любых требуемых количествах. А санкюлоты предместий спали и видели вонзить нож в глотку сытым буржуям — и с этой целью готовы были кинуться на богатые секции вообще с голыми руками…

И останавливало их до сей поры только то, что революцию ж вместе делали!.. Бастилию брали, на Версаль ходили, Тюильри штурмовали, королю голову отрубили, кровавого Робеспьера скинули — и вдруг своих же резать?

Но разделение по классовому признаку уже произошло. Стоящие у власти становились все богаче. И им просто не было дела до какой-то мелкой заботы о куске хлеба — хватало иных забот: настоящих, государственных, после которых не обедать захочется, а напиться вдрызг — для расслабления. И с бабами побарахтаться — тоже знатное средство. Веками аристократией проверенное!.. А рядовые революционные массы… Когда у тебя все время жратву из-под носа утаскивают — не до христианского милосердия. Человек отчего-то так устроен, что страшно не любит, когда его ущемляют…

И пока «верхи» хоть как-то демонстрировали пусть не заботу о низах, а хотя бы солидарность: «Революционное отчество в опасности!»; «Все на защиту Франции!» — единство в рядах сохранялось. Но с победой Термидора и казнью Робеспьера стремление ко всеобщей справедливости «прекратило течение свое». А после отмены максимума, расцвета спекуляции, роста цен и убийственной зимы — голодная, пахнущая смертью весна провела окончательный разрез на теле парижского общества. На богатых — и нищих. На правящих и бесправных. На сытых — и голодных. На своих — и чужих…

Когда я это понял — где-то в середине флореаля, — мне оставалось только плюнуть. И сосредоточиться целиком на проблемах Шале-Медона. Я еще в тот момент не попал под волну общего психоза. Хотя обстановка уже накалилась до последнего градуса…

— …Так. Отлично, Флеро. Продолжайте и дальше в том же духе! Военное положение остается в силе. Патрулирование не прекращать. Любые эксцессы — стрелять на месте невзирая на сословную принадлежность. Дальнейшее снабжение войск согласуете с генералом Беррюйе со складов военных лагерей — запасы гарнизона мы конфискуем на нужды города. С Беррюйе я говорил… Леон! Почему я не вижу обновления наглядной агитации на улицах? Деньги вам выделены, и отговорки меня не интересуют! Мне надо, чтоб на каждом углу висел плакат «Война с голодом!» И не только в богатых секциях, но и в предместьях тоже! Чтобы и до них дошло, что не только им все по жизни должны, но и от них кое-какие усилия требуются!.. Кто у нас следующий? Уполномоченный по продовольствию? Более чем кстати! Слушаем вас, гражданин Бабеф!..

— Запасов хлеба в городе осталось на неделю. Барки по Сене перестали прибывать, поскольку слух о конфискации привозимого хлеба дошел до поставщиков… Необходимо что-то предпринимать…

— Обязательно предпримем!.. А что у вас с продотрядами?

И ведь надо было после всего этого додуматься — ко мне же и прийти!

С предложением возглавить деятельность.

С обеих сторон сразу… От Конвента — командовать войсками, направляемыми против предместий, а от Роньона — ну закинуло человека высоко, что скажешь, он теперь один из ведущих вождей оппозиционеров Сент-Антуанского предместья, падать, если что, больно будет — встать во главе отрядов санкюлотов! Мать за ногу оба ихних дома!

У меня план горит («какой Стокгольм — у меня апельсины вянут!!»). У меня своих людей кормить надо. Или кто-то думает, что мы тут святым духом питаемся? Или бумажными ассигнациями? Одевать и обувать. Селить где-то (в палатках в чистом поле?). У меня снабженца нормального так и не появилось — все еще сам по всем вопросам бегаю! Наконец — конструкторской деятельностью тоже надо когда-то заниматься! У меня ворох эскизов и расчетов недоделанных валяется! У меня газовый завод в предпусковой фазе и осветительное оборудование в черновой сборке!! Лебон ходит зеленый (от волнения, видимо, не иначе) и смотрит на меня собачьими глазами — если я его не протолкну, хрен когда об нем еще вспомнят!.. У меня метеозонды не из чего делать!! И приборную нагрузку к ним тоже!! А ко мне тут с такой хренотенью!..

Послал я обоих. И Конвент, и Роньона с его оппозицией. Причем — это ж надо! — от Конвента послать мне пришлось самого Барраса. Вот ведь: когда я к нему ходил, так и не пошевелился! А сейчас — сам отловил в коридоре Тюильри для конфиденциального разговора, не погнушался… «Зная ваши выдающиеся военные способности и проявленные вами большие организаторские таланты, а также вашу глубокую осведомленность о делах предместий, обращаюсь к вам, генерал…» Вот радости-то немерено: карательной операцией командовать! Сильно, видимо, термидорианцев припекло, раз даже про меня вспомнили…