Александр Громов - Исландская карта. Русский аркан

Лопухин содрогнулся.

— Пусть уж лучше пьет, — буркнул он, послав к чертям всякий политес. — Белую горячку хоть вылечить можно…

На деле вышло хуже некуда. То есть почти что хуже некуда. Хуже было бы лишь в том случае, если бы ожидаемое Лопухиным покушение на цесаревича состоялось и удалось.

Но началось хорошо. Во всяком случае, охраной цесаревича Лопухин остался доволен.

Русская миссия, коей в самом скором времени предстоял переход в статус посольства, занимала целую усадьбу с главным зданием о двух этажах, выстроенным в почти европейском стиле, несколькими домиками туземного вида, лужайкой и садом. Все это скрывалось за кирпичным забором высотой более сажени. Все посетители, не исключая и прислугу, вышедшую на базар за провизией, при входе подвергались обыску. Вооруженные винтовками гвардейцы были расставлены вокруг усадьбы с умом — со своего поста каждый из них не терял из виду двух, а то и трех других караульных. Сменялись гвардейцы нечасто, но усталости не выказывали и были начеку. Прилегающие улицы патрулировались нарядами полиции. Сколько полицейских агентов маскировалось под уличных подметал, торговцев, почтальонов и всяких прочих обыкновенных персонажей, Лопухин не знал. Кое-кого приметил сам, а в остальном положился на слово полицейского офицера Сюсаку — вполне, мол, достаточно.

Старосты улиц близ гайдзинского квартала — предупреждены. Будут следить за подозрительными лицами. Назначен дегустатор пищи, подаваемой цесаревичу. Ну а если его императорскому высочеству захочется совершить неофициальную прогулку по Токио? Нет повода для беспокойства: его особу будут охранять и в этом случае, причем так, что охраняемый этого, скорее всего, не заметит. Тем более не стоит беспокоиться об охране во время официальных визитов.

Высокий для японца, уверенно-спокойный Иманиши понравился Лопухину. Полицейский офицер бегло говорил по-английски и по-русски, не коверкая даже трудный звук «л», так что общение с ним не составляло никакого труда. Продуманность мер охраны также говорила в его пользу. Раздражали только бесчисленные поклоны.

— Вы учились в Европе? — осведомился граф.

— В Берлине, если вашему сиятельству будет угодно. — Поклон.

— Оставьте, пожалуйста, титулование… Следовательно, вы владеете также и немецким языком?

— Немецким лучше, чем русским. Мне стыдно. — Поклон.

— Впрочем, немецкий нам вряд ли пригодится… Послушайте, вы не могли бы держаться менее официально? Нам вместе работать. К чему все эти поклоны? Постарайтесь обходиться без них, хорошо?

— Хай. — И новый поклон.

«Издевается? — подумал граф. — Нет, не похоже. Странный народ… Вот где растут и колосятся идеальные службисты!»

Весьма дипломатично он рассказал японцу об особенностях поведения цесаревича. Иманиши слушал внимательно и поклонился по окончании инструктажа.

— Хай, — принял к сведению.

— И еще… — Лопухин понизил голос. — Есть подозрения, повторяю, только подозрения, что цесаревичу может угрожать опасность не только со стороны ваших соотечественников. Я был бы признателен, если бы о визите каждого не знакомого охране европейца, было доложено мне, прежде чем он войдет в дом.

— Хай, — с поклоном отвечал Иманиши, явно предпочитая это краткое звучное слово русскому «слушаюсь».

Много времени занял осмотр миссии. Хоть и ясно было, что вероятность найти признаки готовящегося покушения здесь была близка к нулю, совершенно пренебрегать этой вероятностью было нельзя. Ничего подозрительного… Граф лишь зря выпачкал руки голубиным пометом, исследуя стропила на чердаке. В аккуратные домики слуг-японцев он заглянул только для проформы. Захотят спрятать оружие — спрячут так, что никто не найдет. Тут надежда только на то, что челядь дорожит выгодным местом службы, да на японскую полицию…

Цесаревича разместили с удобствами, Корф расстарался на славу. Не Гатчинский дворец, конечно, но по сравнению с каютой на корвете — роскошные хоромы. Спальня, гостиная, курительная, комната для слуг. Маловато мебели, но это в обычаях страны.

Лопухину отвели две комнаты во флигеле на втором этаже, удобные, но жаркие, как парилка в бане. Распахнул окна — полегчало, но не очень. Август месяц, по-местному — фумидзуки, месяц седьмой луны, мучителен и для самих японцев… Только бы духота не размягчила мозги!

Сделал визит цесаревичу — тот равно страдал от жары и трезвости и встретил «цербера» без приязни. Пожелав наследнику престола спокойной ночи, граф откланялся.

Ночь прошла ужасно. Обливаясь потом, Лопухин ворочался на влажной простыне и не мог уснуть. Звенели и кусались комары, залетая в открытое окно, а поди закрой его! Задохнешься. Один раз показалось, что кто-то заглядывает в окно сверху, свесившись с крыши. Достал из-под подушки револьвер, осторожно высунулся — никого. Мысленно чертыхнувшись, лег опять. Вот ведь подлость! На пиратской каторге в толще промороженных угольных пластов спал как убитый на груде вшивого тряпья, а здесь не уснуть на мягкой постели!..

«Надо купить сетку от комаров, — подумал он. — Почему это до сих пор не сделано? По дороге сюда я видел во многих окнах такие сетки. Мы не собираемся перенимать образ жизни японцев, наоборот, они перенимают наш, но почему бы не поучиться у них удобным мелочам?»

Под утро он все же задремал и видел во сне Ее. Любимая и запретная женщина улыбалась и звала за собой. Куда? Какая разница! И как всегда в таких снах — ноги приросли к полу, не сдвинуть. Подлый сюжет, но действующие лица хороши…

Утром Лопухин по примеру Корфа залез в бочку с горячей водой, выставленную в саду перед домиком, условно называемым баней. В этой воде можно было варить свеклу, раков и грешников. Посланник предупредил, что надо терпеть и не шевелиться, тогда рано или поздно наступит блаженство. И верно — наступило. Но куда большее блаженство Лопухин испытал, покинув деревянную посудину для мытья на местный лад.

Увидел, что две японки из числа прислуги нарочно остановились поглядеть на голого гайдзина и перешептываются, беззастенчиво уставившись на мужское гайдзинское естество, — нахмурился и прикрылся полотенцем. Корф хихикнул и резким окриком прогнал нахалок.

— Привыкайте, — сказал он, в свою очередь покидая кипяток. — Нагота естественна. В Японии естественное в цене. Японец может помочиться посреди улицы, и никто ему слова поперек не скажет. За наши представления о приличиях они нас больше всего дикарями и считают.

— Они едят сырую рыбу, зато варят в кипятке людей, — мрачно пошутил Лопухин.