Дарья Зарубина - Мираклин

Он действительно сделал всё, что было в его силах. Пытался восстановить работу надпочечников, приостановить выработку мираклина. Тщетно. Попытки уменьшить дозу вводимого препарата привели к глубоким обморокам и, дважды, к остановке сердца. Адам реанимировал брата. И начал эксперименты с чистого листа. Переливание крови не дало результатов. Эйбу становилось хуже, требовалась всё большая доза. Галлюцинации Абрахама становились причудливее, а убирать следы материализации – всё труднее. Чтобы не попасться в руки военных, Адам возил брата по стране, пробуя всё новые способы лечения.

– Результата нет, профессор, – горько заключил Адам. – Он умирает. Наука не в силах его спасти, поэтому остаётся только чудо. Вы – творец чуда, творец мираклина. Вы знаете о нём всё. Может быть, есть способ, о котором я и не догадываюсь. Возможно, другие свойства…

Адам замолчал, с надеждой глядя на старика. Миро покачал головой.

Он знал свойства «чуда», как свои пять пальцев. Мальчик был обречён. Рене потёр пальцами лоб, стараясь найти слова. Но в тот же миг безумная мысль мелькнула в его голове.

– А вы пробовали сами принимать мираклин? Вылечить брата в мираклиновом припадке материализации? Ведь, судя по всему, это ваше желание ощутимо доминирует над другими?

– Увы, профессор, – отозвался Адам, – я пробовал и это. Но, видимо, для меня в этом мире чуда не предусмотрено. Полкубика внутривенно – и анафилаксия. А вот туберкулёз обжился так хорошо, что я едва не умер, пока таскал Эйба и города в город, бегая от тех, кто охраняет мирный сон моей родины.

– Я сожалею, – прошептал Миро.

– Я знаю, что вы сожалеете, – заговорил Адам, вцепившись взглядом в лицо старика, – Сожалеете не только о моём брате. Я знаю цену сожалений. Я исправил бы всё сам – но бессилен. Бессилен, как младенец. Чудо в ваших руках, месье Рене, и ваши сожаления будут гарантией. – Голос молодого человека окреп, в нём послышались стальные ноты. – Жалей вы чуть меньше, и какое-нибудь другое желание могло бы одержать верх. Но вы сожалеете так же, как я. Вы сожалеете о тех, кто поплатился жизнью и научной карьерой, защищая ваше изобретение. Вы сожалеете о тех, кого убила зависимость от вашего детища…

Адам помолчал, испытывая странное наслаждение от смятения старого профессора. Кажется, Миро наконец начал понимать, за чём в действительности пришёл его незваный гость. Эйб выгнулся на узкой софе, застонал.

– А ещё, мой друг, – почти шёпотом добавил Адам, и на его губах дрогнула улыбка, – я знаю, что вы больны туберкулёзом. И я склонен видеть в этом перст судьбы, дорогой профессор. Я жду от вас… чуда.

Адам протянул старику шприц.

Миро спокойно принял его, рассмотрел, взвесил на ладони.

– Вы умный человек, месье Адам С., – наконец сказал он. – Умный и жестокий. Отчего-то я уверен, что если я сам не сделаю себе инъекцию, вы вполне способны мне помочь. Но я не в обиде. Я виноват перед вами и вашим братом. И я искренне хотел бы всё изменить.

Миро неторопливо сел в глубокое кресло. Адам подал ему жгут. Профессор откинулся на спинку кресла и сосредоточенно ввёл содержимое шприца в вену.

Весной 1879 года, в тот самой день, когда Софья Ковалевская выступала с сообщением на VI съезде естествоиспытателей в Санкт-Петербурге… В этот самый день в Лиможе, в небольшом розовом домике с эркерами жена аптекаря Этьена Миро Эрнестина произвела на свет дочь Мари Эмануэль. Обычную девочку, в будущем – примерную жену, мать троих детей, бабушку восьмерых внуков. Женщину, не поколебавшую ни единой из мировых основ.

А в далекой Германии, во Франкфурте-на-Майне, вместе с Мари и другими ничем не примечательными крикливыми краснолицыми младенцами, в тот же солнечный весенний день появился на свет Отто Ган – будущий отец ядерной химии.