Влад Савин - Морской волк

Кириллов за моей спиной заинтересованно смотрит на тактический планшет, где компьютер отображает положение, курс и скорость — наши и цели. То, чем на лодках времен войны занимался штурман — вручную, на бумаге, ведя прокладку по пеленгам или короткому наблюдению в перископ.

Время хода «малюток» близится к предельному. Неужели увернулся?

— Пеленг цели совпал. Попадание, взрыв! Еще попадание, взрыв! Шум винтов цели прекратился.

Ну еще бы, теперь, наверное, и винтов-то у нее уже нет! И нам некуда спешить.

— БЧ-5, ход двадцать от полной.

Медленно приближаемся. Радиолокация, гидролокация — но опытный командирский глаз в некоторых случаях ничем не заменить. И если в начале похода мы атаковали из-под перископа, как подводники Отечественной, исключительно из-за отсутствия акустических «портретов» — невозможности определить, кто конкретно скрывается за безликим сигналом с ГАС, — то теперь нам надо было оценить степень поражения цели. Акустики докладывают — винтов не слышно, хотя есть работа дизелей на холостом. В перископ видно, что вроде бы «Шеер» сел на корму, но немного. Снова доклад акустика, совсем некстати — Щ-422 вызывает нас по звукоподводной. Ну да, она же у нас на левой раковине, им видно хуже, и оптика у них слабее. Нам теперь ГАС на них фокусировать и передавать заранее обусловленным кодом — четыре, четыре, четыре. Что значило: обе наши торпеды попали куда надо — то есть первая часть прошла успешно, переходим ко второй. «Шеер» обездвижен, надо теперь заставить его сдаться.

А он стреляет! Куда-то в сторону, где ни нас, ни «Щуки» нет. Акустики докладывают — разрывы, по пеленгу… Чревато ему, конечно, течь усугубить от сотрясения корпуса при стрельбе, но что ему еще остается, если лодка где-то рядом, сейчас торпеду в борт — и все? По обнаруженному перископу фугасным с замедлением, чтоб рванул уже под водой — если близко, лодке мало не покажется. Что там ему сигнальщики доложили? Вот только найти нас — хрен вам! Карское море студеное, и суровее Баренцева. Тут плавучий лед даже сейчас, в разгар полярного лета, причем как мелкие куски однолетки с прошлой зимы, так и отколовшийся паковый, принесенный с севера, этот обычно торосистый, и ветер всегда разводит волну, штиль бывает раз-два за все лето. Короче, увидеть за всем этим перископ в трех милях — проще иглу в сене разглядеть. Еще раз стреляет — ну, блин! Он же ценный боезапас изводит, где мы снаряды к его пушкам пополнять будем? Надо вразумлять.

Поднимаем антенну. Первое сообщение — «Сибирякову», пусть пока держится подальше. Второе — К-22, а вот она нужна будет здесь. Наконец, третье «Шееру», заготовленное заранее — причем на его волне, с его позывными и правильным шифром.

Сначала предполагалось послание, самого обычного в таком случае содержания — командиру крейсера такому-то, требуем сдать ваш корабль, во избежание бессмысленного кровопролития, в противном случае вы будете потоплены — и так далее. Идея возникла совершенно случайно, когда Кириллов рассказывал о предположениях насчет нас в штабе флота.

— Группа немецких антифашистов захватила одну или несколько подлодок? — переспросил Три Эс. — А что, комитет «Свободная Германия» уже создали? А, Сан Саныч?

— Создали, кажется, еще в сорок первом, — буркнул Саныч, чиркая что-то на листе бумаги. — Не мешай! Я немцам ультиматум составляю! Сидорчук потом переведет.

— А что если…

Мы все дружно взглянули друг на друга. Кириллов, как мне показалось, даже с мелькнувшим восхищением.

— Бред полный, — сказал Петрович, — хотя… Вот у нас на «Щуке» целый командир одной из лодок сидит. Но все равно — белыми нитками. Чуть копнут, и…

— Когда копнут, — заметил Сан Саныч. — Черт, а может и проскочить! В форс-мажоре, в первый момент…

— А второго и не будет, — вставил Григорич. — Когда фрицев пленных уже в трюмы? Да ради бога! Вот только как? Нет, не пройдет — по почерку узнают!

— Эт вряд ли! — ответил Саныч. — Конкретно эти лодки и «Шеер» между собой раньше не взаимодействовали. Так что не думаю, что «почерк» их радистов на «Шеере» на слуху. А если они с машинки передают, а не ключом — так тем более!

— Короче, что теряем? — подвел итог я. — Но если выйдет, фрицы рожей в такое гуано! А уж что после гестаповцы их морячкам учинят, ну так не у нас же одних тридцать седьмой! А также семьям якобы предателей, что вряд ли поднимет моральный климат в их тылу!

— Браво! — завершил Кириллов. — Вам, Михаил Петрович, в нашем ведомстве бы работать. Только можно одно маленькое дополнение? Советовал бы не U-209, a U-601. Вы же этого Броду к аппарату все равно не подзовете? А одна «взбесившаяся» лодка у немцев уже есть, тут главное, что прошла уже игра от ее имени, и немцы вроде поверили. По ошибке — что ж, пусть теперь окажется, что это была не ошибка. Назначим предателем не Генриха Броду, а Петера Грау — какая разница. Возражения?

Возражений не было. И теперь командир «Адмирала Шеера», капитан цур зее Меедсен-Больдкен, сам не веря своим глазам, читал:

От лица командира и экипажа U-601 заявляем о переходе на сторону «Свободной Германии», так как убеждены, что безмозглый ефрейтор приведет к краху нас всех. Категорическое условие, поставленное мне русскими — или сдача им вашего корабля с минимальными повреждениями, или уничтожение его со всем экипажем. Оцените меткость нашей стрельбы — не желая бессмысленной гибели соотечественников, мы хотим предоставить вам возможность сохранить жизнь хотя бы в русском плену. Вам надлежит немедленно спустить флаг, в знак того, что мои условия приняты, развернуть все орудия на ноль, и как можно скорее оставить корабль в шлюпках, без оружия. Гребите на зюйд — не позднее чем через два часа встретите русский транспорт, который возьмет вас на борт. В противном случае я вас потоплю, а затем расстреляю шлюпки и никого не буду спасать. Это же наказание последует, если корабль потонет до того, как вас возьмут на борт. Если же корабль не будет доставлен благополучно до ближайшего русского порта Диксон — то вас расстреляют. Помните, что корабль это билет на жизнь вам всем. Жду вашего ответа полчаса, затем вы будете торпедированы.

Сначала хотели вставить сюда обращения из нашего «письма моряков немецкому султану». Остановило лишь то, что немецкие ругательства столь же разнообразны, как наши — и столь же непереводимы. А «ругается как матрос» — вообще немецкая идиома. При любой неточности поймут, что не немец писал — и вся игра насмарку. Так что будем корректны.

Издание Нью-Йорк, 1962 год.

Первым моим чувством был гнев. Эти мерзавцы мало того что переметнулись к врагу в разгар сражения, когда Германия напрягает все свои силы, они еще и стреляли в своих боевых товарищей, чтобы заслужить снисхождение русских! Проклятые славяне, не могущие сражаться и побеждать честно, а лишь с исконно византийским коварством, что они наобещали этим ублюдкам, что те забыли присягу и долг?