Дмитрий Дашко - Штрафники 2017. Мы будем на этой войне

— Завтра в четыре ноль-ноль начало наступления, — сказал штабник. — Ваш батальон должен прорваться к зданию краевой библиотеки. За ним пойдет двести одиннадцатый мотострелковый полк. Однако у вашей роты, Никулишин, особая задача. Вы должны занять здание кинотеатра «Луч» и обеспечить огневое прикрытие атаки.

— Артподготовка будет? — хмуро спросил Никулишин.

— На вашем участке — нет.

Штрафники зароптали, а Никулишин, пытаясь справиться с дергающейся от нервного тика левой щекой, зло спросил:

— Вы что, совсем охренели?!

— Никулишин!!! — повысил голос особист.

Но тот, не обращая внимания, уставился на штабного.

— На убой людей гоните! Снарядов вам жалко?!

Майор спокойно сказал:

— Во-первых, никто на убой вас не гонит. Благодаря разведке, мы имеем схему проходов через минные заграждения оп о зеров. А это уже немало. Разведчики рисковали жизнями, добывая эти сведения. Для вас, между прочим. Со схемой ознакомитесь перед началом наступления, о наших проходах узнаете тогда же. Во-вторых, какая артподготовка? Вы находитесь в непосредственном соприкосновении с противником, то есть в зоне поражения! Вам ли, кадровому офицеру, не знать такой прописной истины? О чем вы говорите, Никулишин? В-третьих, мы все на войне. А на войне, знаете ли, принято в атаки ходить. И вот еще что, Никулишин. После того как ваши люди ликвидировали снайпера, в штабе решили рассмотреть вопрос о вашем досрочном освобождении и отправке в обычную войсковую часть, но теперь вижу, что этот вопрос следует отложить на неопределенное время. Глядите, Никулишин, как бы за ваш гонор вам опять не добавили срок.

Никулишин вызверился:

— Гражданин майор, может, вы не знаете, но схемы вражеских минзаграждений добыли мои бойцы, конкретно — командир первого взвода Гусев. Кабы не он — не удивлюсь, если б вы нас прямиком на мины и погнали.

— Никулишин, не забывайся! — рявкнул особист. — Забыл, что тебе второй срок светит? Так мы его хоть щас оформим!

— Напугал ежа голой жопой! — в ответ рявкнул бывший капитан. — После завтрашней атаки новый срок уже никому не понадобится, все здесь ляжем.

— Мне не нравится ваше заупокойное настроение, Никулишин, — ответил штабной.

Он помолчал и добавил:

— Вы — штрафники. Направлены сюда приговорами военных судов. Естественно, и отношение к вам особое.

— Так что мы теперь, не люди, что ли?! — горько усмехнулся ротный.

— Гражданин майор, есть предложение, — обратился Гусев к штабному.

— Слушаю, — откликнулся тот.

— Командир дело говорит, ляжем тут все.

— Вы это хотели сказать? — прервал штабной.

— Не совсем. Мои бойцы обнаружили проход в заброшенной шахте недостроенного метро. С их слов, на площади Революции есть выход на поверхность, да я и сам это знаю, местный все-таки. Отец рассказывал, что когда-то там хотели станцию построить. Это как раз за краевой библиотекой. Предлагаю силами взвода пройти по шахте, выйти на поверхность и ударить оп о зерам в тыл.

— Фамилия? — спросил штабной.

— Осужденный Гусев.

— А, так вы и есть тот самый взводный, раздобывший схему минных заграждений? — майор с интересом посмотрел на Лютого. — Звание и должность до суда?

— Старший лейтенант, командир мотострелкового взвода.

— За что направлены в штрафной батальон?

— За драку, гражданин майор, — усмехнулся Павел.

— Что ж, Гусев, я доложу о ваших соображениях в штабе. На этом совещание окончено, — сказал штабной и обратился к особисту: — Товарищ майор, мне нужно побывать и в других ротах батальона, довести до них задачу. Проводите меня?

— Разумеется, — без энтузиазма согласился тот.

Когда они уходили, штрафники и не подумали встать по стойке «смирно». Оставшись на разрушенной кухне, некоторое время молчали. А потом заговорил Никулишин, вначале выдав сочную матерную тираду.

— Значит так, — сказал он успокоившись. — Боезапасом затариться под завязку. Воды взять по две фляжки на рыло. Что касается этого штабного — не такая уж и важная птица он, раз из штаба погнали на передовую. То, что он тут наплел — херня. Никаких карт, никаких приказов в письменном виде не предоставил. Все на словах. Сдается мне, они там и сами толком не знают, что надо делать. Стратеги, в рот их мама целовала! Привыкли на чужом горбу в рай въезжать. Сделаем, как они говорят, — ляжем все до единого.

— Так что делать-то, командир?

— Что делать? Атаковать. Но не со всей дури, а с умом. Гусев дело говорит. Этот штабной ничего никому докладывать не станет, а хоть и доложит, чует мое сердце, спустят это на тормозах, плевать им на нас. Мы не люди, мы — штрафники. Сами слышали.

Взводные закивали.

— Ладно, теперь по существу. Второй и третий взводы пойдут по этой стороне улицы Маркса под прикрытием домов. Я схему минзагов себе заранее скопировал, так что будем живы — не помрем. Ты, Гусев, со своими заходишь через шахту оп о зерам в тыл. Твоя задача — навести там шороху. Наша задача — дойти до кинотеатра. Если получится, займем с ходу, если нет, соединяемся с Гусевым, закрепляемся на подступах и ждем подхода основных сил. Всем понятно?

— Так точно, — нестройным хором ответили штрафники.

— Разойтись по позициям. Быть постоянно на связи, ждать сигнал к началу атаки, — приказал Никулишин.

Остаток дня прошел в томительном ожидании под шелест мелкого затяжного дождя.

Штрафники большей частью разбрелись по своим «домам», дабы побыть в одиночестве, настроиться на предстоящий бой. Помолиться, как умеют, попросить Бога оставить их в живых или хотя бы отделаться небольшим ранением, чтобы попасть в госпиталь, отлежаться, отоспаться там, а потом вернуться уже в обычную часть, а еще лучше — оказаться комиссованным по утрате здоровья. Но такое возможно только при серьезном ранении. А кому охота остаток жизни инвалидом прожить?

Писем почти никто не писал: кто-то потерял всех родных, другие попросту ничего не знали о судьбе своих родственников. Все перемешалось в единой когда-то стране, разрушенной теперь, прозябающей, раздираемой противоборствующими силами.

День медленно клонился к вечеру. Уже давно почищено оружие, проверен боезапас, водой заполнены фляжки. Каждая минута, каждый час приближали штрафников к смерти, коей все мечтают избежать, но философски принимают неизбежное: коли суждено, так смерть придет от старости, ну а нет… На нет и суда нет. Никто не хотел думать об этом. Гораздо приятнее вспомнить что-то из довоенной поры, ведь у любого были свои светлые минуты, навсегда сохранившиеся в памяти кусочками счастья такого желанного всеми и отчего-то почти недостижимого.

Чтобы хоть как-то скоротать время, солдаты курили, привычно прикрывая огоньки ладонями, выпуская струйки горького дыма. На их лицах — разных: молодых, не очень, заросших щетиной и еще не знающих ее, — лежит печать отрешенности, лишь глаза выдают величайшее душевное напряжение, овладевающее солдатами в такие часы.