Анатолий Матвиенко - На службе зла. Вызываю огонь на себя

Ретранслируя приказания через эсерку, революционного матроса Павла Дыбенко и столь же революционных рабочих вожаков, Никольский кое-как расставил вооруженный сброд поперек дороги. Три десятка наиболее вменяемых моряков отправились в рабочие отряды для преподавания в усеченном виде искусства заряжания и стрельбы из мосинской трехлинейки. Остальных бескозырчатых героев отвели от греха подальше на дальний фланг, образовав из них «ударный резерв» на непредвиденный случай. Ни у Дыбенко, ни у генерала не было иллюзий, что при наступлении того самого случая резервные ударники оперативно дадут деру. Но это лучше, чем будут болтаться меж рабочими и вносить дополнительную дезорганизацию.

Добыв трехдюймовую пушку для… трудно подобрать подходящее слово, скорей всего — для единомышленника, эсерка смогла найти лишь три выстрела — фугасный и два шрапнельных. Поэтому артиллерия защитников Петрограда могла оказать лишь психологическое воздействие на корниловцев. Никольский распорядился затащить орудие на возвышенное место ближе к железнодорожной насыпи. Он прикинул два варианта. Если противник отремонтирует железнодорожные пути и продолжит движение на поезде, то лучше расстрелять шрапнелью котел локомотива: его быстро не восстановишь. С этой же позиции стоит попытаться задержать корниловцев, продвигающихся пешим строем — произвести предупредительный выстрел фугасом перед наступающими или проредить первую колонну авангарда.

Трехдюймовое орудие образца 1902 года с деревянными колесами и передком для перевозки шестеркой лошадей рассчитано на транспортировку со скоростью не более шести верст в час. Езда за броневиком с куда большей скоростью ему никак на пользу не пошла.

Панорамный прицел отсутствует. Видимо, по революционной необходимости оказался в более нужном месте.

Вращая рукоятки горизонтальной и вертикальной наводки, Владимир Павлович подумал о том, что для обеспечения приемлемой точности огня требуется произвести пару пристрелочных выстрелов. Но при наличном боезапасе в три снаряда — нереально.

Потом потянулись тягостные часы ожидания. Неизвестно, когда покажется противник да и появится ли он вообще. По правилам, оставшееся время до боя необходимо тратить на окапывание. Но шанцевого инструмента нет — ни единой лопаты. Никольский обошел плотную линию обороны, проверяя, как свежеиспеченные бойцы оборудовали огневые позиции, примостившись за камнем, пеньком, кочкой или просто загорая на ровном месте. Потом вернулся к броневику, понимая, что хаотичным огнем его ополченцы могут убить несколько фронтовиков, остальные сомнут пролетарский заслон без усилий.

Спиридонова смастерила белый флаг, прикрутив простыню к жерди.

— Может, сначала повоюем?

— Белый флаг, товарищ сатрап, не только капитуляция, еще и переговоры, — закончив изделие, эсерка велела водителю прочно закрепить древко на корпусе машины. — Согласитесь, ваше войско способно на многое, но не на бой с регулярными частями. Даже мне очевидно, хоть и не военная.

— Корниловцам — тоже. Переговоры хорошо вести, имея за спиной силу, а не эту самодеятельность.

— Давайте соединим блеф с агитацией.

— Как?

— Сначала дайте предупредительный выстрел из пушки. Можно холостой.

— Лучше уже фугасом перед ногами. Чтобы комья земли в воздух поднялись. Люди с фронта хорошо понимают, что за фрукт прилетел.

— Вам виднее. Они, как минимум, остановятся. Потом выезжаю я на броневике и разворачиваю агитацию. Мои способности вы видели.

— Вас могут убить.

— Тогда можете за меня отомстить.

— Еду с вами.

— Какое благородство! Только одно условие, Владимир Павлович, и оно не обсуждается. Я еду на броне, вы — внутри. Не спорьте. Пусть корниловцы видят женщину. Вероятность, что кто-то выстрелит, гораздо меньше.

— Вы слишком рискуете. Я не могу вам этого позволить.

— И помешать не сможете. На самом деле революция требует жертв. Моя жизнь — не самая страшная жертва.

— Почему тогда не посадить на броневик Керенского? Он же, в конце концов, заварил кашу со снятием корпусов с фронта.

— Ну, моего товарища по партии наверняка подымут на штыки. Тем более что он не из тех, кто стремится принести в жертву личную безопасность.

Облака пыли, свидетельствующие о приближении людской массы, показались на юге лишь ближе к шести вечера, когда Никольский перебирал в уме неприятные нюансы вероятного ночного боя. Он кинулся к орудию, втолкнул в ствол фугас, потом долго целился, как, наверно, никогда в жизни. Столб земли и камней вздыбился метрах в двухстах от походной колонны.

— Павел! Я оставляю орудие с заряженной шрапнелью. Если не вернусь, а корниловцы начнут наступать, стреляй, не меняя наводки, когда они минуют место разрыва фугаса. Главное, больше никого к орудию не подпускай. Ясно?

Сдав орудие революционному матросу и ощущая спиной заряженный ствол, Никольский гадал, пробьют ли шрапнельные шарики тонкий металл кормы бронемашины, если в анархической голове у морячка замкнется не тот контакт. Спиридоновой — точно конец.

Валькирия расположилась на броне над водителем, держась одной рукой за вертикальную жердину с простыней, второй — за башенный пулемет. Даже на малой скорости машину немилосердно трясло и раскачивало, а эсерка ежеминутно рисковала грохнуться наземь, что наверняка болезненно и перед корниловцами несолидно.

И водитель, и Никольский держали стальные заслонки открытыми. Прятаться за ними стыдно, раз Спиридонова смело разъезжает снаружи.

Колонна начала разворачиваться в шеренги. Хорошо с точки зрения митинга: больше народа услышит. Но отвратительно в боевом плане. Цепи — построение для атаки.

Как только бронеавтомобиль тормознул метрах в пяти от солдат, революционерка встала во весь рост, завела обычную канитель «товарищи солдаты революции…». Строй сломался, фронтовики со скатками через плечо и винтовками за спиной начали обтекать броневик живым морем, отрезав путь к отступлению. Генерал понял, что теперь его жизнь и свобода зависят от демагогических талантов странной и психически неуравновешенной женщины. Он открыл дверь, вылез на подножку и вслушался.

— …Девятнадцатого июля германский рейхстаг принял резолюцию о необходимости мира по обоюдному соглашению и без аннексий. Германские и австрийские войска готовы отойти за довоенные границы без единого выстрела. Но буржуазия не желает мира! Капиталисты готовы лить чужую кровь до «победного конца», до захвата проливов в Средиземное море, чтобы зарабатывать барыши на беспошлинной торговле. Вы слышите, товарищи? Они гонят вас на убой ради своих денег! Единственное спасение — передача власти Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов! Только народное правительство левых сил — эсеров и большевиков — заключит долгожданный мир и распустит армию по домам! Когда мы придем к власти, каждый демобилизованный солдат получит пахотный надел, который сможет обработать. Позади меня — десять тысяч защитников Петрограда с пулеметами и орудиями. Они не хотят проливать вашу кровь. Все мы принадлежим к угнетенным классам. Так обратим же оружие против угнетателей, а не против таких же пролетариев!