Сергей Лукьяненко - Роман-трилогия «Остров Русь»

Смеялась Несмеяна. Заливисто, радостно, тыча пальцем в Ивана и хватаясь за грудь. Владимир неумело перекрестился и запричитал:

— Доченька, доченька, что с тобой? Поперхнулась что ли? Успокойся! Ничего смешного нет! Это просто дурак!

— У... у него... у него на штанах... — Несмеяна зашлась в хохоте, потом зарделась и скромно закончила: — ширинка расстегнута. Вот как торопился.

Иван-дурак, заслонясь булавой, торопливо приводил штаны в порядок. Князь Владимир чесал затылок. Потом задумчиво сказал:

— Интересно, почему тебя такая малость насмешила? Видать, и вправду замуж пора... Иван, ты понял? Несмеяна — невеста твоя отныне!

Иван поднял на князя глаза и неуверенно улыбнулся. Потом перевел взгляд на царевну, и улыбка погасла. С минуту в душе дурака продолжалась тяжелая борьба. Затем он спросил:

— А полцарства? Можно получить ту половину, где подвалы с дружками моими?

— Какие полцарства? — засуетился Владимир. — Комнатку во флигеле выделю, земли надел — пожалуйста! Мы ж ее, фактически, вместе рассмешили! Значит, и награду делим. Родную дочь в жены брать уже немодно, так что поделим все культурно. Тебе — царевну, мне — приданное.

— Тогда не получится, — отрезал Иван. — У меня уже есть милая.

Владимир обомлел.

— От царской дочки, собака, отказываешься?! Позоришь?!

— Сам собака! — взорвался вдруг Иван. — Правы были дружки, собака ты, князь!

Ох, зря он это сказал. Но было поздно. Владимир махнул рукой, и отовсюду повалила стража, прятавшаяся до того под лавками, столами и в кадках с березками. Дурак попробовал сопротивляться, но силы были не равны. Вскоре его повязали, и остатки стражи уволокли дурака в подвал. Князь Владимир утешал вновь плачущую Несмеяну:

— Ничего, ничего, жили без мужа и дальше поживем. Не плачь, девчонка. Пройдут дожди. Дурак найдется. Ты только жди.

Несмеяна ревела.

Князь сказал жалостливо:

— Ну, хочешь, я ширинку расстегну? Посмеешься.

— Не-е-т, — замотала головой Несмеяна, — мне у тебя не смешно-о-о.

Владимир вздохнул, посмотрел вслед полоненому Ивану и печально сказал:

— Однако, каких людей теряем! Лучших людей...

Сидел за решеткой в темнице сырой, страдая с похмелья, дурак молодой. Ох и муторно же ему было! Друзей не спас, а еще хуже подставил. Сам в немилость попал. Царевну обидел, князя оскорбил. Опохмелиться нечем.

— Эй, дурак, передача тебе, — маленькое окошечко в железной двери камеры открылось, и разукрашенный синяками стражник протянул Ивану бутыль и огромный каравай. — Девка твоя, Марья-искусница, передала. Я отпил пару глоточков, ты уж не серчай.

Иван посмотрел на бутыль.

— Глоточки-то у тебя богатырские. Как глотнешь — четвертушечка, присосешься — поллитровочка... Что, у меня и прав никаких нет?

— Как нет? Есть. Чай, у нас Русь, а не дикая страна половецкая. Есть у тебя право сохранять постное лицо, есть право кричать благим матом, есть право на один звонок.

— Насчет лица и насчет мата я понял. А вот насчет звонка...

Стражник молча просунул в окошечко коровий колокольчик. Иван в сердцах плюнул, но правом воспользовался. Полегчало. Сел в углу темницы на чугунную богатырскую парашу и откупорил бутыль. После нескольких глотков почувствовал, что сил прибавилось, а в голове просветлело.

— Ох, Марьюшка, ох, уважила, — нежно прошептал он, лаская бутыль. — И закусочку не забыла...

Он разломил каравай и с удивлением уставился на выпавшую оттуда грамотку.

— Неспроста, — прошептал дурак. — Или спроста? Хорошо, что я азбуке обучен.

Развернув бересту, Иван прочел:

«Миленочек! Сразу два горя у меня. Дядька Черномор в ванне утонул, а тебя пес В. в тюрьму засадил. Первому горю не помочь, а со вторым справимся.

В караване спрятаны вещи хитромудрые, что бежать тебе помогут. Во-первах — пилка-самопилка, во-вторых — лесенка-чудесенка, а в третьих — лом-самолом. И еще — кепка-невидимка. Дружок твой, Емеля, с ейной помощью гнева княжеского избег, у меня под кроватью спрятался. Друг твой — такой затейник, за тебя горой стоит.

Да учти, милый, вещам мудреным надо в стихах приказывать, иначе не понимают. Ты уж постарайся. Как убежишь, приходи ко мне. Твоя М.»

Заинтригованный Иван растребушил каравай и нашел: маленькую пилку, вроде тех, какими модницы ноготки полируют, изящный медный ломик в кожаном чехле и маленькую бамбуковую лесенку. Кепку-невидимку, как не искал, найти не смог. Видать уж больно невидима была.

Бережно подобрав и съев все хлебные крошки, не от голода, а от высоких моральных устоев, Иван задумался. Как же пустить в дело хитрую снасть. И как ей приказывать?

Но не зря Иван-дурак с боянами общался. Смекнул, что любой дурак может сладко петь, коль нужда заставит. Откашлявшись, Иван приказал:

Пилка встрепенулась.

Презрительно фыркнув, пилка улеглась на место. Видать, не те слова дурак сказал. Но Иван не сдавался:

Встала.

Пилка метнулась к стене темницы и с визгом принялась ее распиливать. Летело каменное крошево, дурак на радостях бил в ладоши. Наконец, в стене образовалась порядочная дыра, в которую Иван и протиснулся.

— Ну, хорошо, — озадаченно сказал он, оглядевшись. — И что же я буду делать в соседней камере?

Иван действительно попал в соседнюю камеру. Темно в ней было, хоть глаз выколи. Ох, точнее надо было указывать пилке задание! А она, тем временем, не унималась, а все точила и точила камень. Видать, пока все не разгрызет, как приказано, в опилки, не остановится.

— Дурак я, дурак... — простонал Иван.

— Иванушка! — прогремел троекратный вопль, и из темных углов бросились к нему друзья — Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович! Они-то и сидели в соседней камере!

С ног до головы в цепях тяжелых, богатыри радостно били Ивана оковами по голове, а Добрыня приговаривал:

— Не чаяли и увидеть снова! Уважил стариков, уважил!.. Ослобонил! Ах ты ж соколик наш! Спаситель!

Когда первая радость утихла, вновь встретившиеся друзья отхлебнули из марьиной бутыли, и Илья грустно сказал:

— Эх, коли б не цепи чугунные, не удержали б нас стены каменные! Разнес бы я тюрьму по кирпичику, раскидал бы стражничков по Киеву! А собаке князю — морду набил!

— Морды будем позже бить, — успокоил его Иван. Достал лом и повелел:

— А при чем тут пот? — удивился Попович, пока лом-самолом освобождал их от цепей.