Юрий Никитин - Ярость

Пулеметы перестали строчить, из динамика рвались переговоры на английском. Танки были уже в полусотне шагов, когда остановились, огромные пушки нацелились в нашу сторон. Я сцепил зубы, ожидая, когда тяжело громыхнет, там черное дуло исчезнет в ослепляющей вспышке, а здесь стегнет болью... очень недолго, ибо снаряд из такого танка разнесет любое противотанковое убежище со всеми, кто там...

– Мы были высоки, русоволосы, – раздался за спиной высокий мальчишечий голос. Солдат, который с образованием, жадно затягивался в интервалах между словами, а на танки смотрел исподлобья, как молодой бычок на красные трусы зоотехника. – ... вы в книгах прочитаете как миф, о людях, что ушли не долюбив, не докурив последней папиросы...

Прикрывая головы, мы изредка видели, что солдаты в углу сбились в кучу, о чем-то быстро переговариваются, один притащил ящик, его взломали, быстро выхватывали что-то, на головы и спины сыпались щепки, песок, мелкие камешки.

Один из этих трех танков вдруг, словно потерял терпение, сорвался с места и помчался прямо на блиндаж, точнее, на его остатки. Кречет побледнел, рука его с пистолетом поднялась, он всерьез готовился стрелять из пистолета по танку.

За первым танком с места сдвинулся второй, а затем и третий, словно с неохотой, но тоже понесся прямо на последний оплот президента.

Один из солдат, я узнал в нем того, с университетским образованием, передал дымящийся окурок другому, а сам выскочил рывком и бросился к танку. Оттуда после паузы хлестнула длинная пулеметная очередь. Солдат упал, откатился, вскочил и бросился снова к танку, он хромал, на светлой гимнастерке отчетливо были видны пятна крови, что увеличивались с каждым мгновением.

Танк взял чуть левее, обходя солдата, но тот прокричал что-то и прыгнул... прыгнул, успев угодить под гусеницы танка. Я услышал яростный вскрик Кречета, тут же раздался мощный взрыв. Танк чуть подпрыгнул, промчался еще чуть, правая гусеница слетела, а из-под днища повалил дым.

Второй солдат, жадно затянувшись, передал окурок третьему, выскочил и успел добежать до второго танка как раз в тот момент, когда тот, сбавив скорость, огибал горящий танк. Солдат бросился под танк молча, нацеленно, словно всю жизнь шел к этому.

Взрыв тряхнул танк, он остановился сразу, будто его пригвоздили. Из-под днища повалил черный дым. Люк откинулся, показался человек в горящем комбинезоне. Кречет, яростно крича, выпустил по нему всю обойму. Танкист успел соскользнуть с брони, но упал возле гусеницы, больше не двигался.

Третий солдат, тоже жадно и часто затягиваясь, погасил окурок, от которого уже ничего не оставалось. Кречет заорал, яростно раздувая ноздри, от крика вздулись жилы и едва не полопались вены на висках:

– Стой!.. Стой, сопляк!.. Запрещаю...

Солдат на миг повернул в нашу сторону грязное лицо, в маске из пота и серой пыли, глаза блеснули с дерзкой удалью. Мне показалось, что он сказал президенту, куда засунуть его приказ, и куда идти самому, а для него, русского солдата, сейчас важнее само дело президента...

Он выскочил и побежал к последнему танку. Бежал он тяжело, теперь я понимал, что они навязали на себя взрывчатку, что не взорвется иначе, как под большим давлением, а танк выпустил короткую очередь, остановился, вдруг попятился. Солдат бежал к нему, танк пятился, все набирая скорость, солдат бежал, пытаясь догнать, временами все скрывалось в пыли, я смутно видел очертания чужого танка, пропотевшую спину. Прозвучала пулеметная очередь, солдат вроде бы исчез, потом снова мелькнули его плечи... затем остался только грохот убегающего танка.

– Что они делают, – прошептал Яузов, – что они делают...

Лицо его кривилось, в глазах стояло изумленно-потрясенное выражение.

Коган морщился от частых вспышек блицев, даже на миг прикрыл глаза ладонью, когда ему засветили в лицо едва ли не дуговой лампой. Похоже, собрались газетчики и телевизионщики не только со всей России, но и всего света.

Он стоял на трибуне все еще с несколько ошарашенным видом, словно впервые, злой и язвительный, не мог подобрать достаточно едких слов. Губы шевелились, глаза устремлены в одну точку, словно на ходу составлял речь, одновременно подсчитывая убытки.

– Мне трудно выступать, – сказал он напряженно, – потому что ситуация меняется так стремительно... Когда я был на пороге, позвонил американский посол. Нет-нет, дело было не в задержке платежей по кредиту. Скорее, все как раз наоборот. Посол предложил нашей стране кредит! Да-да, в котором раньше было отказано. Сказал, что решение только что пересмотрено.

Тишина была мертвая, потом Гоголев спросил недоверчиво:

– Это на шесть миллиардов долларов?

– На шесть миллиардов.

– Под тот же процент?

Коган кивнул:

– У меня создалось впечатление, что они готовы снизить даже его. Я не сторонник Кречета, но должен заметить, что в США напуганы. Конечно, возмущены, наши посольства пикетируют защитники прав человека, но что там напуганы – это голову даю на отрез. И, как отвечающий за финансовую сторону, за деньги России, я... готов... с некоторыми оговорками, разумеется, поддерживать действия неприятного мне политика... этого... генерала.

По лицу было видно, что спохватился и явно хотел добавить, что поддерживает лишь в финансовой политике, все-таки Кречет стремительно сближается с исламским миром, а тот на ножах с Израилем... но все равно на него смотрели как на выходца с того света. Гоголев спросил недоверчиво:

– А почему вы связываете предложение посла с этим... безобразием на святой Манежной площади?

Коган развел руками:

– На следующий день после... после той порки мусульман, что появились пьяными на улицах, со мной стали добиваться встречи представители крупнейших финансовых групп Европы. Я, честно говоря, даже не связал это с той поркой... Думал, будут снова требовать уплаты процентов, соблюдения условия финансовых операций... Но чтоб сами начали совать деньги в карман! Да какие!

В мертвой тишине Гоголев спросил торопливо:

– Какие?

– Боюсь даже вышептать, – признался Коган. – Европейский банк предложил три миллиарда, Всемирный банк предлагает четыре с половиной, Межконтинентальный банк дает уже в следующем месяце шесть... У меня волосы встают, но все кредиты предлагаются под льготные проценты, к тому же с неслыханной отсрочкой.

В зале снова начал разрастаться шумок. Глава национал-либералов выкрикнул с места:

– Не брать! Они хотят, чтобы мы у них вечно в должниках ходили!

– Как, – вскрикнул Гоголев жалко, – как не брать? Нам отцы говорили: дают – бери, бьют – беги...

Главный национал-либерал заорал зло:

– Это вам такое отец говорил! Какой отец, таков и сынок!.. А мне говорил: бьют – дай сдачи!!!