Юрий Никитин - Ярость

Слушали враждебно и недоверчиво. Коган сказал с отвращением:

– Это дало бы огромный экономический эффект, согласен. Но это чудовищно!

Я ответил внешне хладнокровно, хотя внутри меня все сжалось:

– Верно. Чудовищно... с позиции сегодняшнего дня. Но для наших отцов и дедов многое из того, что делается в мире сейчас, еще чудовищнее! В их время было правилом не давать даже поцелуя до замужества, а сейчас технику секса преподают в школах, раньше обесчещенные женщины бросались под поезд или топились, а сейчас даже после изнасилования современная школьница лишь наморщит носик: пыталась расслабиться и получить удовольствие, но что-то не получилось!.. Кто из наших отцов мог предвидеть, что их дочери будут мечтать о карьере проституток, гомосеки из-под уголовной статьи перейдут в равноправные члены общества, к которым надо относиться с уважением?.. Я только хочу напомнить, что мораль, на которую ссылаетесь как на нечто незыблемое и вечное – меняется! Но меняется не сама по себе! Ее меняют умело и целенаправленно. А вы кто: люди, которые стремятся подольше удержаться у власти, умело лавируя между такими же простейшими, или же сильные и бесцеремонные, кто все-таки решится повести... а если надо, то и потащить страну к вершине?

Они переглядывались, неспокойно двигались. Краснохарев проворчал с неудовольствием в голосе:

– Может быть мы и такие... но как-то не принято вслух о таком... Все-таки мир, в котором живем...

– Но от нас зависит, – сказал я, – изменить, как считаем правильным или же... изменят другие. Дело не в честолюбии, а в том, что те, другие, могут находиться по другую сторону баррикады. Например, в НАТО. Что делать, любые изменения вызывают крик и возмущение. Но поколению, которое родилось уже в новом мире, он кажется естественным. Разве не железом и кровью пришло православие на Русь, залив кровью весь Киев, истребляя волхвов, сжигая храмы и капища, убивая всех, кто держался за старую русскую веру, не хотел менять русские имена на иностранные? Но разве теперь это не исконно русская, как утверждают неграмотные, вера?

Переглядывались и даже ежились, словно в кабинете гулял холодный ветер, а с потолка сыпался мелкий злой снег. Воздух казался ледяным.

Я тоже чувствовал себя так, словно стоял на вершине горы под пронизывающим ветром. Любой неосторожный шаг...

Кречет слушал внимательно, в запавших глазах поблескивали злые огоньки. Сказал нетерпеливо:

– Хорошая преамбула. А теперь давайте поближе к грешной земле. Надеюсь, Виктор Александрович показал, что в наших руках в самом деле власти и силы больше, чем чувствуем. И можем не просто чуть-чуть лавировать, но и круто менять курс... Но меня сейчас беспокоит это чертово НАТО. Только очень наивные могут думать, что США вели борьбу с нами лишь потому, что им не нравится коммунистический режим. Мол, нарушаются права. Да плевать им на наши права! Это лишь удобный предлог, чтобы выглядеть хорошими на фоне нищающего СССР, а теперь на фоне растерянной России. Что можно сделать вот сейчас, немедля?

Все молчали, государственные деятели никогда не брякнут ничего, не прокрутив в мозгу несколько раз, а Яузов кивнул в мою сторону:

– Виктор Александрович призывал нас быть смелыми в решениях. Пусть предложит что-нибудь конкретное.

Холодный ветер усилился, а вершинка горы под ногами выглядела слишком острой, стоять приходилось почти на одной ноге. Одно неосторожное слово...

– Решение всегда там, – сказал я, – где его меньше всего ищут. Это золотое правило изобретателя, автор его – Генрих Альтов, применимо и здесь. У нас издавна был девиз: за веру, царя и Отечество. Вера стояла на первом месте. Сейчас мы знаем православие как наименее жизнеспособную из религий, но именно оно царит в России... Конечно же, лучшей из религий, раз уж таково веление времени... был бы ислам. Но, конечно же, ислам в нашей дремучей стране не пройдет. Неважно, что по всем показателям ислам выше и чище христианства, особенно православной ветви! Даже интеллигентный человек воскликнет с отвращением: как, взять веру этих чернозадых дикарей, что торгуют у нас на рынке апельсинами? Которые как звери стараются ухватить наших жен и дочерей? Да ни за что!

Краснохарев поморщился:

– Взять веру этих чернозадых дикарей? Которые торгуют у нас на рынке апельсинами? Да ни за что!

– Вот-вот, – согласился я, – а что уж говорить о среднем человеке? А религию ведь надо навязать ему! Убедить простого человека. Не шибко умного. Для него ислам – это те черные, что торгуют дынями да набрасываются на наших женщин. И не убедишь, что чеченцам, узбекам и прочим нынешним сторонникам ислама, его навязали. Кому силой, кому убеждением, но совсем недавно. И если бы на Руси взяли, скажем, сейчас ислам, то это вовсе не означает превосходство чеченцев или американских негров, в большинстве своем сейчас принимающих ислам, над нами! Но ислам не пройдет потому, что мы все века воевали со странами, где был ислам. А значит, и воспитаны с колыбели в ненависти к исламу, во вражде, в неприятии лишь за то, что его исповедуют турки, с которыми у нас было по меньшей мере десяток русско-турецких войн, татары, с которыми воевали лет двести-триста. А наше православие для нас ценно тем нелепым, но милым сердцу доводом, что в церкви ходили наши отцы-деды. Неважно, хорошие отцы или нет, неважно и то, правы или нет, но мы их должны любить... что абсолютно верно, и следовать их путями... а вот это уже глупо. Дети все-таки должны быть умнее отцов, особенно дедов-прадедов, видеть дальше, понимать больше.

Я говорил и говорил, потому что политики – тоже люди, а людям некоторые вещи кажутся незыблемыми. Если со мной уже согласились, что всего-то лет сорок назад, в их школьные годы, было позором жениться не на девственнице, это скрывалось, то это не значит, что так же просто замахнутся на церковь.

– Если Америка, – продолжал я убеждающе, – раньше мечтала, чтобы коммунизм продержался в России как можно дольше, чтобы окончательно уничтожил ее соперника, могучую Россию, теперь так же страстно жаждет, чтобы у нас держалось православие. Самая отсталая и недееспособная из всех церквей, самая догматичная, она к тому же просто тающая льдинка в мировом океане! Кроме нас, да еще Украины с Белоруссией, православие сохранилось разве что в Сербии, греции, да еще на каком-то острове... у крещенных нами алеутов, но земной шар поделен между могучим католицизмом и молодым энергичным исламом.

Коган сказал с некоторым удовольствием:

– Да, православию в мире нет места.

– Место есть, – возразил я, – но сердцами не движет, как яростный ислам! Или как даже католицизм.

Кречет вдруг нахмурился, подвигал густыми бровями:

– Полагаете, они могут тайно финансировать нашу церковь?