Варвара Болондаева - Тамплиеры-2. След варана

Бафомет! В этот раз сиплый свист, вырвавшийся из пересохшего горла Гюи, уже нельзя было назвать усмешкой. Бред, бред, немыслимый бред. Чудовищная клевета, необходимая кому-то. Кому-то… но кому? Бафомет… Неужели в глупенькую неграмотную голову могло придти такое странное имя? А эти «мантии с гаруспицией»? Откуда неграмотная деревенская девица, которой не под силу разобраться, как пишется собственное имя, могла знать о гаданиях этрусков и греков?

— Что же… Время зачитать протокол и вынести решение. Гюи Робине, вы виновны…

Потолок стал мутным, и голос Сикара де Воур раздавался откуда-то издалека, как будто оруженосец Гюи опустил голову в воду. Стало все черно, словно на голову натянули темное одеяло. Потом — удар в лоб и отрезвляющая свежесть. На голову оруженосца плеснули кружку ледяной воды. Гюи зашевелился, пытаясь схватить пересохшим ртом капли и жадно облизал губы.

— Брат Гюи Робине, состоящий на службе Ордена тамплиеров в ранге оруженосца, признаете ли вы себя виновным в нарушении обета целомудрия, поклонения демону Бафомету и в человеческом жертвоприношении?

— Нет.

— Подсудимый отказался признать вину, брат Ксавье, занесите это в протокол. Допрос закончен. Свидетели, подпишитесь.

— Отец Сикар, прикажите позвать капеллана Ордена, я чувствую, что скоро умру.

— Мы не даем заключенным таких привилегий.

— Я должен исповедоваться, прошу вас, отец, мне нужен священник.

— Согласно закону, человек, обвиняемый в тяжких грехах лишен права последней исповеди. Вы имели возможность раскаяться во время допроса, но не воспользовались ей.

— Господи, падре, исповедайте хотя бы вы!

Веревки резко ослабли — палачи развязали их и освободили руки и ноги заключенного. Идти Гюи не смог — конечности больше не слушались его и немыслимо болели.

— А слышал ли ты что-нибудь о серебре тамплиеров? — чья-то тяжелая тень нависла над ухом. — Скажи, и будешь жить, и тебя сразу наградят и отпустят. Ты знаешь, о чем я говорю… О серебре Палестины.

Вряд ли простой оруженосец мог много знать о могущественных фигурках. И задававший этот вопрос человек догадывался об этом. Гюи покачал головой. Палачи оттащили тамплиера обратно в камеру и бросили на холодный пол. Ударившись затылком, Гюи потерял сознание.

Отец Сикар де Воур вышел на улицу и облегченно втянул ноздрями свежий воздух. До боли в легких. Потом доковылял до бочки под водостоком и умыл потное лицо дождевой водой.

— От вас ждали большего, святой отец.

Каноник остался стоять, наклонившись над бочкой и глядя, как большие капли падают на его отражение:

— Я сделал все что мог, сеньор Ногаре. В ереси этот человек не виновен. Если даже он и обрюхатил эту девчонку, им в лучшем случае, должен заниматься светский суд. Я не хочу давления со стороны тамплиеров. Мы вообще не имели права трогать его без позволения Магистра тамплиеров.

— Скандала не будет. Его святейшество благословил. Можно ли мне спуститься в темницу?

— Зачем? Ну, да, хорошо, брат Жозеф вас пропустит.

От прохлады оруженосец очнулся и попытался встать, но снова не получилось. Кожа неприятно липла к грязному полу. Сквозь крошечное окошко размером с небольшой кирпич, размешенное под самым потолком сквозил тусклый свет, хоть немного освещавший темницу. На каменной узкой полоске, имитировавшей кровать, сидел другой узник.

— Кто Вы? — прошептал Гюи.

— Я буржуа Люсьен из Нарбонны, — подавленно произнес незнакомец. — Мы виделись с вами вчера.

— Да, простите, я помню. Буржуа Люсьен, окажите мне милость, и Господь не оставит вас.

Люсьен пододвинулся ближе, так чтобы оруженосец мог видеть его лицо:

— Что вы хотите, брат?

— Мне отказали в исповеди, я умираю. Прошу, исповедайте меня.

Люсьен испуганно закивал, но тут же сжался и посмотрел на дверь. Неизвестно, какую тайну своей жизни ему мог вручить тамплиер. И не стала бы эта тайна предметом внимания инквизиторов-доминиканцев.

— Господи Всевышний, прими мое покаяние, — едва слышно зашептали губы тамплиера, — ибо грешен я во всем. Я согрешил пристрастием к пище и несколько раз съедал более моего брата, сидящего за одним столом. Шестого мая я с интересом посмотрел на девушку на площади Нарбонны, хотя Господь говорил, что смотрящий на красивых женщин уже прелюбодействует с ними в душе. Я согрешил любовью к вещам, потому что, выбирая штаны и рубаху, переданные донашивать нам от рыцарей братьев, взял лучшие и без дыр. В прошлом месяце я дважды просыпал литургию, хотя не был болен и слаб…

Незнакомец, присутствовавший на допросе — мы уже узнали в нем канцлера Ногаре, спустился по узкой кривой лестнице в подвал. Брат Жозеф поклонился и повел Хранителя королевской печати в вонючую конуру, куда бросили тамплиера. Монах выбил кувалдой массивный штырь из засова и отворил низкую дверь.

— Ваша светлость, прошу, осторожней, здесь грязно и очень темно, — монах отошел в сторону, стараясь не мешать разговору.

Тамплиер лежал на полу. В камере, пропахшей нечистотами, был еще кто-то. Этот кто-то оказался небольшим худеньким человечком, облаченным в скромный полукамзол и серые, перепачканные на коленках чулки. Все в нем было мелкое, суетливое и острое — ни дать ни взять, загнанный в угол хорек. При этом человечек был крайне напуган. А вид страданий полуживого тамплиера и вовсе вселял в него панический страх.

Гийом Ногаре, отлично читавший человеческие души, насмешливо скривился и спросил у него:

— Кто вы?

— Я — Люсьен, писец нарбоннской таможни, я порядочный человек. По воскресным дням хожу в церковь и жертвую десятину всегда.

Человечек вдруг метнулся в сторону Ногаре и умоляюще зашептал:

— Ваша светлость, я невиновен, помилуйте, господин.

— За что ты угодил тюрьму Святой Инквизиции?

— Господин, я не знаю. Меня обвиняют, что я переводил Святое Писание. Я не знал…

— Так ты переводил Святое Писание с латыни на провансальский язык? — чуть не захохотал Ногаре. Для парижской знати южно-французский был нелеп и смешон.

— Нет, Ваша светлость, я только хотел разъяснить своему соседу, что значит в Евангелии от Матфея следующая глава…

— Оставьте, буржуа. Я достаточно силен в латыни, чтобы разобраться сам.

— А еще в моем доме нашли мяту, но ею лечит грудную жабу моя жена. И еще кладет в пироги с кашей…

— Кхм! — оборвал его Ногаре.

Человечек мгновенно сжался.

Подробности личной жизни и сама жизнь маленького писца волновали Ногаре не больше, чем жизнь муравья под копытом своего коня.

— Я слышал, этот тамплиер исповедался вам?

Худшие опасения таможенного чиновника оправдались. Хотя исповедь оруженосца и показалась мирскому человеку смешной, Люсьен был теперь почти соучастник.