Елена Горелик - Земля неведомая

— С каких пор ты командуешь на этом корабле, приятель? — Эшби нешуточно рассердился. — Тебя выбрали боцманом, а не капитаном.

— Вы тоже не капитан. — Хайме вернул ему «комплимент». — Будь здесь Воробушек, и она бы при таком раскладе порешила лечь в дрейф. Она — французский адмирал. Испанец лопнет от злости, но не посмеет никого из нас вздернуть без суда.

— Испания и Франция сейчас не воюют между собой, а мы только что взяли Картахену! — Джеймс уже забыл, когда в последний раз пребывал в такой ярости. — По всем законам нас должны повесить даже французы, если этот испанец пожелает нас им выдать! Ты этого хочешь?.. Пьер, орудия к бою!

— Не спеши, Пьер, — нехорошо усмехнулся Хайме. Его рука как бы невзначай легла на рукоять пистолета, торчавшую из-за пояса.

Эшби отчетливо осознавал: если он будет и дальше стоять на своем, не миновать драки на палубе. Он видел, что мнение Хайме разделяет большая часть команды. Пьер был бы рад выполнить приказ, да, видно, боится того же. И вопросительно смотрит на него, штурмана: что же делать?

— Убрать паруса. — Джеймс выцедил ненавистные ему сейчас слова сквозь зубы. Его бы воля — он бы дрался до последнего вздоха.

«Гардарика», убрав паруса, остановилась. И ее тут же зажали с двух сторон два испанских восьмидесятипушечника, эдакие плавучие форты. Не прошло и четверти часа, как от флагмана отвалила шлюпка. Испанский офицер — довольный, как кот, наевшийся сметаны — передал хмурым пиратам условия адмирала, дона Педро Колона де Португаль. Учитывая то, что адмирал имеет дело с дамой, которая к тому же всегда была великодушна по отношению к пленным, дон Педро предлагает следующее: полчаса на размышления, после чего либо спускаете флаг и получаете статус военнопленных, либо отправляетесь на дно в статусе покойников. Отсчет времени пойдет с момента возвращения парламентера, и каждые десять минут будут отмечены холостым выстрелом. Передав эти условия и получив заверения в том, что благородство дона Педро оценено по достоинству, напыщенный испанец погрузился в шлюпку и был таков.

— Надо принять его предложение, — проговорил Хайме. — Да, черт побери, мне оно тоже не нравится! Но если мы начнем брыкаться, то огребем восемьдесят ядер с обеих сторон! А так хоть какой-то шанс выжить!

— Ну, и что будет? — озлился Пьер. — Нас закуют в железо, посадят в трюм, отвезут в это чертово Маракайбо и, может быть, помилуют, заставив рубить тростник вместо перетаскивания камней? Знаешь что, Хайме, я уже был в испанском плену и не горю желанием туда возвращаться!

— Думаешь, нас спасут твои стальные пушки, Пьер? — взвился метис. — Может, ты и успеешь сделать один залп. Да только пушки испанцев после этого мигом отправят нас на дно! Я там тоже оказаться не хочу!

— Черт побери, вы сами хоть послушайте, что несете! — Джеймс, когда хотел, умел крикнуть так, что затихали все. — « Я был в плену и не горю желанием…» « Я не хочу оказаться на дне…» Каждый из вас старается свою шкуру сберечь! А о ней вы подумали? — Он гневно и резко мотнул головой в сторону капитанской каюты. Где лежала Галка, провалившаяся на рассвете в глубокий целительный сон после двух дней лихорадки и бреда. — Что ее ждет, если мы сдадимся? Тюрьма? Петля? Или, может быть, костер инквизиции — как закоренелую еретичку?.. Если это ваша благодарность в ее адрес, то я проклинаю тот день, когда вообще согласился ходить с вами по одной палубе!

Шлюпка с испанским офицером причалила к борту линкора. Оттуда почти сразу прозвучал холостой выстрел: отсчет времени пошел.

…Этот выстрел и разбудил Галку. И на миг ей показалось, будто он пришел из странного сна, вторгшегося под конец в туманные воспоминания о прожитой ею жизни — кривой дорожке со странными поворотами и ухабами. Ей почему-то приснился прадед. Она знала его лишь по выцветшей фронтовой фотографии. Он погиб под Прохоровкой, успев сфотографироваться на фоне своего танка и перед самым боем выслать эту фотографию эвакуированной на Урал семье. Но во сне прадед был жив, здоров и прикатил на своем танке. «Нехай воны там лизуть, доню. — Прадед Иван пригладил свои „козацкие“ усы и весело подмигнул правнучке. — А мы бронебойным, та в гусень, бронебойным, та й по башне — вогонь! Забудуть, як до нас суватысь!» Другой прадед, Александр, появившись буквально из тумана, окружавшего ее, куда-то смотрел в трофейный цейссовский бинокль. Ярко горели майорские звездочки на погонах. «Подпусти их поближе, девочка. И не жалей огня. Пусть они тебя боятся, а не ты их». Не успела Галка присмотреться к нему внимательнее — все-таки прадеда по материнской линии она не видела даже на фотографиях, его репрессировали после войны, — как появился еще один человек. Ее дед-пожарник с усталым вздохом снимал начищенный шлем: «Самое главное в нашем деле — не поддаваться страху». Отец… Галка не помнила отца таким молодым, красивым, в парадной форме внутренних войск. А батя улыбнулся: «Все будет хорошо, Галя. Даже если все вокруг плохо, нельзя терять веру». Галка все никак не могла понять, к чему это родственники завели такие разговоры, но потом почувствовала… Что-то надвигалось на нее. Большое и пугающее. Что-то, собиравшееся раз и навсегда покончить с непокорной девчонкой, возжелавшей изменить любовно прописанный ими сценарий… «Огонь!» — скомандовал прадед Александр. «Тридцатьчетверка» прадеда Ивана буквально подпрыгнула от выстрела, и где-то совсем рядом заговорила скрытая туманом батарея тяжелых гаубиц…

«Что-то случилось», — это была первая мысль после пробуждения.

Галка чувствовала такую слабость, что с трудом заставила себя пошевелить здоровой левой рукой. В ушах тоненькими, на грани слуха, голосами звенели невидимые колокольчики. Рана сильно болела, уже тупой болью, обещавшей пусть долгое, но выздоровление. Хорошо еще, что она мелких габаритов. Пробило навылет, даже не по-женски крепкая мускулатура не задержала эту чертову французскую картечину. Иначе доктору Леклерку пришлось бы ко всему компоту еще кусок металла вырезать. И без того инфекцию занесло, сколько-то дней в отключке провалялась. Два или три? А доктор, помнится, объяснял, как ей неслыханно повезло, что картечь не сломала ее косточки и не задела крупную вену, только второстепенные сосуды… Но что это был за звук? Галка готова была поспорить — близкий пушечный выстрел.

Гам на палубе, на который она поначалу не обратила внимания, усиливался. Галка напрягла слух… «Спорят? О чем, интересно узнать? Ох, не нравится мне сочетание подобных споров с пушечными выстрелами…» Правая рука была туго примотана к телу поверх рубашки. Тряпки свежие, сама рубашка и простыня — тоже. Значит, Джеймс смотрит за ней как за маленьким ребенком. «Бедный Джек, — мелькнула мысль. — Насколько мне повезло с ним, насколько же ему не повезло со мной». Галка не без труда откинула тонкое одеяло. Потом с минуту собиралась духом… и села. Это усилие отозвалось острой болью в правом плече, темнотой перед глазами и проступило обильной испариной на висках. Кое-как переждав этот приступ тошнотворной слабости, Галка протянула руку к крышке сундука, где хранилась ее походная одежда…