Майкл Муркок - Повелитель воздуха

Джонсон был пессимист, наслаждавшийся подобными мрачными высказываниями. Все, что он сказал, я попытался вместить в рамки моих собственных представлений.

— Меня бы не удивило, если бы наши пассажиры оказались земляками старика. Польские эмигранты. Или даже русские анархисты.

Я громко рассмеялся:

— Ну, довольно, Джонсон. Капитан не имеет ничего общего с подобными людьми.

Джонсон насмешливо покачал головой:

— Бастэйбл, мой мальчик, вы действительно смотрите сквозь розовые очки. Простите, если я вам помешал.

Он убрался прочь из рубки. Я улыбался и больше не думал о его болтовне. Он откровенно пытался меня одурачить. Обычная проделка, встречающая на борту корабля каждого новичка.

Однако, пассажиры.., они ведь на самом деле не желали показываться.

На следующее утро мы совершили посадку в Иерусалиме, и я надел мою белую парадную форму, собираясь наблюдать за разгрузкой. Преимущественно то была сельскохозяйственная техника для еврейских переселенцев в Палестине. Было жарко и сухо. Потом началась суматоха из-за каких-то двух ящиков, которых ждали, но не получили.

Поскольку меня еще не было на корабле, когда происходила погрузка пропавших ящиков, я послал за капитаном. Пока я ждал, купил у мальчишки-газетчика в аэропарке англоязычную газету и мимоходом скользнул по ней глазами. Единственные важные новости касались взрыва бомбы несколько дней назад в доме сэра Джорджа Брауна. По счастью, сэра Джорджа Брауна не было дома; пострадал только лакей, да и то легко. Газеты, разумеется, были взволнованы преступлением. На стене дома сэра Джорджа кто-то намалевал: «СВОБОДУ КОЛОНИЯМ!» В целом все это, без сомнения, было делом рук фанатиков, и я спрашивал себя, какие же безумцы могли считать подобные акции разумными. В газете помещалось шесть-восемь фотографий — люди, так или иначе связанные с покушением, и среди них печально знаменитый граф Рудольф фон Дутчке, которого давно уже разыскивали у него на родине. До этого покушения предполагалось, что он нашел себе убежище в Дании. Для всех оставалось непостижимой загадкой, почему прусский аристократ выступает против себе подобных, почему хочет сокрушить те идеалы, среди которых воспитан.

Наконец пришел капитан, чтобы разобраться с недоразумением. Я сложил газету и сунул ее в задний карман брюк, дабы вновь посвятить себя своим обязанностям.

Пути судеб поистине бывают странными. Трудно постичь их — в этом я должен был бы убедиться на собственном опыте. То, что произошло потом, было типичным подтверждением тому.

Один из грузчиков оставил гвоздь торчащим из ящика, и когда я вошел в грузовой отсек, моя рубашка зацепилась и разорвалась наискось через всю спину. Я не слишком огорчился по этому поводу и продолжал работу, покуда капитан не увидел, что произошло.

— Вы спалите себе спину под этим солнцем, если не будете осторожны, — сказал он. — Идите лучше переоденьтесь, мистер Бастэйбл.

— Если вы так считаете, сэр.

Я оставил одного из наших механиков следить за разгрузкой, прошел между грузовыми отсеками к главному коридору, поднялся по трапу к рубке, а оттуда — к моей каюте. В маленьком переходе царила убийственная жара, и все двери кают стояли распахнутыми настежь. В первый раз проходя мимо, я смог по-настоящему разглядеть пассажиров. Конечно, я не мог остановиться и уставиться на них в упор, но мне пришлось напрячь всю свою силу воли, чтобы не сделать этого.

Я вошел к себе в каюту и закрыл дверь.

Дрожа, я опустился на нижнюю койку и медленно вытащил из кармана сложенную газету. В каюте я видел мужчину и женщину. Женщину я не знал, однако лицо мужчины было мне теперь слишком знакомо. Я развернул газету и еще раз вгляделся в фотографии анархистов, разыскиваемых в связи с покушением на сэра Джорджа Брауна. Сотни самых разных мыслей проносились в моей голове, когда я внимательно смотрел на одну из них. Не могло быть ни малейших сомнений. Крупный привлекательный мужчина, которого я мельком увидел в каюте, был граф Рудольф фон Дутчке, знаменитый анархист.

Думая о множестве закономерностей, вытекающих из этого разоблачения, я заплакал.

Славный старый воздухоплаватель, который произвел на меня такое сильное впечатление своим характером, своей цельной натурой, которому я с такой готовностью вручил свою судьбу, оказался ничтожным прихвостнем социалистов!

Меня предали. Когда еще я так ошибался в людях?

Я должен, разумеется, связаться с властями и немедленно известить их. Но как мне покинуть корабль, не вызвав ни в ком недоверия? Нет никаких сомнений в том, что все офицеры и члены экипажа полностью разделяют чудовищные воззрения своего капитана. Невозможно, чтобы мне удалось живым добраться до иерусалимской полиции. И все же попытаться — мой долг.

Время, должно быть, прошло слишком быстро, покуда я раздумывал, прикидывая так и этак, потому что вдруг я почувствовал толчок и понял, что мы уже отчалили.

Теперь я ничего не мог предпринять на этом корабле, полном опасных фанатиков, которые не остановятся ни перед чем, чтобы заставить меня молчать, если заметят, что у меня возникли подозрения.

Со стоном я закрыл лицо руками.

Каким же дураком я был, когда поверил Демпси — явно, как это теперь выяснилось, члену той же шайки! Я объяснял свою доверчивость тем, что после вынужденной отставки совершенно растерялся…

Неожиданно дверь распахнулась, и я нервно подскочил. Это был Барри. Он улыбался. Я в ужасе уста-, вился на него. Как ему только удавалось так хорошо скрывать свою истинную природу?

— Что с вами, дружище? — ласково спросил он. — Солнечный удар? Старик послал меня поглядеть, как вы себя чувствуете.

— Кто?.. — лишь с большим трудом я заставил себя говорить. — Эти.., эти пассажиры.., почему они на борту?

Я надеялся на ответ, который смог бы доказать невиновность его и капитана Корженевского.

Одно мгновение он ошеломленно смотрел на меня, потом сказал:

— Что? Те, по ту сторону коридора? Ну, это старинные друзья капитана. Он делает им одолжение.

— Одолжение?

— Вот именно. Слушайте, вам лучше ненадолго прилечь. И надевайте шляпу. Не хотите пропустить стаканчик, который вас снова поставит на ноги?

Он подошел к своему шкафу.

Как ему удается быть таким бесстыдным? Я мог только предположить, что слишком долгая жизнь по ту сторону закона воспитывает в человеке равнодушие — как по отношению к страданиям других, так и касательно собственной души.

И какие же у меня шансы против такого человека, как Барри?