Андрей Лазарчук - Иное небо (Чужое небо)

За всеми этими воспоминаниями я едва не проскочил глатц. Я и не понял бы, что это глатц, если бы не пустота вокруг странного здания: плоской коробки из серого бетона с окнами-щелями под самой крышей – и ампирным фасадом. Вокруг было огромное множество людей, всем было плохо под открытым небом – но никто даже не смотрел в сторону этого дома... так уж они брезговали гемами... Ну да, начать выгонять гемов из-под крыши значит, по самые уши искупаться в том презрении, которое гемы питают к "плаве". Поэтому плава, то есть не-гемы, то есть так называемые "нормальные люди", просто вынуждены делать вид, что непреодолимо брезгуют гемами... Даже передо мной расступались и отворачивались, если я подходил близко – а ведь я по внешности был "высоким гемом", то есть гемом не из глатца, гемом, имеющим работу, семью, квартиру... гражданином, слегка съехавшим на учении мудреца Урси. Итак, я подошел к фасаду – он был фальшив до омерзения – и поднялся на крыльцо.

За дверью меня встретил полумрак, прохлада с привкусом подвальной сырости, и сложная гамма запахов. Изнутри здание выглядело еще страннее, чем снаружи. Войдя, я оказался на узком, меньше метра шириной, карнизе, который по периметру опоясывал все помещение – недостроенный плавательный бассейн, догадался я... большой, однако, бассейн... Внизу, на трехметровой глубине, был глиняный пол, изрытый окопчиками, земляночками и прочими щелями – собственно глатц. Карниз с полом сообщались где лестницами, где просто широкими досками. На глатце было около сотни гемов – лежали, сидели, искались, что-то шили, вязали, занимались мелким ведьмачеством: так, прямо подо мной лохматая девочка деятельно мастурбировала, уставясь в качающееся на нитке круглое зеркальце; многие курили травку, и сладковатый запах дыма оттенял все прочие ароматы глатца. Я прислонил велосипед к стене и пошел по карнизу влево – мне показалось, что там дальше есть незанятые места. Так и вышло. По третьей по счету лестнице я спустился и, перешагнув через спящую парочку, расположился на треугольнике примерно два на три метра, не помеченным ничьим присутствием. Я положил сумку под голову, разулся и лег. На всей земле не было для меня более спокойного места.

Может быть, я даже уснул. По крайней мере, когда я смог поднести к глазам часы, прошло уже сорок минут, а я совершенно не помнил ничего – ни мыслей, ни ощущений... нет, ощущение было, одно, то же, что и год назад, при остановке сердца: тело воздушно, ничем не привязано к земле и может лететь куда угодно... тогда я так никуда и не улетел, но ощущение – очень приятное – осталось... Сорок минут я был беспомощен, как младенец – но даже сейчас, задним числом, меня это не испугало.

Кто-то подошел и встал рядом. Я открыл глаза.

– Я тебя не знаю, – сказал подошедший. Это был, наверное, один из столбов вонючки: невысокий, но очень тяжелый парень лет тридцати, из коротких рукавов железного абвера торчат руки толщиной с мою ногу.

– Я тоже.

– Вообще я тут знаю всех, а тебя нет.

– Я недавно пришел.

– Хавла не принес?

– Нет.

– Зря.

– Плевать.

– Тут ты прав. Покурить хочешь?

– Да. Карузо есть?

– Ты его знаешь?

– Я никого не знаю.

– Значит, покурить. Какую: сизую, желтую?

– Черную.

– А еще что?

– Десять путешествий.

– Ого! А рвань у тебя есть?

– На это хватит.

– Ты же отплывешь с десяти доз.

– Ты пришел заботиться о моем здоровье?

– Тоже верно. Ладно, жди.

Он ушел. Мне надоело лежать, и я сел по-турецки. И тут же почувствовал на себе чей-то взгляд. Мощный, почти обжигающий взгляд. Я обернулся. На меня в упор смотрел парень... что-то знакомое мелькнуло в лице...

– Точно. Это ты, – сказал он.

– Это я... – начал я и вспомнил: – Терс?

– Терс, – кивнул он. – И Таня здесь. Она манила тебя, ты почувствовал?

– Нет, – сказал я. – Зачем я ей?

– Ну, это может знать одна она. Но она манила тебя, и ты пришел.

Черт-те что, подумал я. Не верю.

– Принес, – сказали за спиной. – С тебя тонна сто.

Я отдал столбу пачку десяток и набрал еще сотню разными. Терс, подняв брови, смотрел на все это.

– Ты его знаешь? – спросил столб Терса.

– Худей, – сказал Терс.

Столб, изменившись в лице, попятился.

– Это тебе? – спросил Терс удивленно, кивнув на мои приобретения.

– Да.

– Странно, ты не похож...

– Не похож, – согласился я, и вдруг пришла мысль: а может быть, Таня поможет мне в задуманном? Может быть, это судьба, что меня занесло именно в этот глатц... без ассистента риск слишком велик... Я достал монету. Решка – риск, орел – Таня.

Орел.

– Хочешь обмануть судьбу? – спросил Терс, улыбаясь.

– Нет, – сказал я. В точности наоборот.

Глатц

– Осторожно, здесь... – сказала Таня, но я уже приложился лбом о перекладину. Звук, должно быть, был услышан. – Стойте, я сейчас...

Я слышал ее шаги в темноте, легкие и уверенные. Потом загорелся свет: голая лампочка на шнуре. Таня стояла под ней, прикрывая глаза ладонью. Она показалась мне маленькой и очень хрупкой. Помещение, куда мы попали, было совершенно пусто, только у дальней от входа стены на небольшом кирпичном возвышении стояла некая мебель, которую не сразу и опишешь. Две козетки, поставленные "валетом" и сросшиеся, как сиамские близнецы, сиденьями. И еще – шандал со свечами. И большая черномедная шкатулка. И ничего больше.

– Заприте дверь на засов, – медленно сказала Таня, не меняя позы, – и снимите с себя все. Оставьте там, на полу. И садитесь на менго.

Странно – мне было неловко раздеваться. Казалось бы... но вот же черт – я с трудом сдерживался, чтобы по-стариковски не прикрываться руками.

– Абвер тоже, – сказала Таня.

– Но...

– Здесь глубоко. И армированное перекрытие. Тот же абвер, только больше.

– Может, начать курить?

– Нет, ждите меня...

Менго – так, кажется, звалось это сиденье – прямо скажем, освежало. Гладкое твердое холодное дерево, в которое вбито громадное количество медных гвоздиков с полусферическими шляпками. Я поерзал, устраиваясь. Все казалось глупым, как чужая свадьба. Терпи, Пан, это скоро пройдет. Таня подошла к стене, поставила в нишу и зажгла свечу, короткую и толстую. Огонек был как раз на уровне моих глаз. Потом поставила две свечи на менго у моих ног. Эти свечи были, наоборот, тонкие и длинные, похожие на церковные, только черные. И одну свечу она зажгла в шандале. Села на краешек менго со своей стороны, подмигнула мне:

– Теперь можно и покурить.

В руке у нее внезапно возникли две горящие самокрутки. Одну взял я, другой затянулась она. Потом, положив самокрутку на край сиденья, пристально посмотрела на лампочку – и вдруг сделала резкое движение левой рукой: будто оторвала или открутила что-то. И свет погас.