Вильгельм Шульц - Последняя подлодка фюрера. Миссия в Антарктиде

Резкий хлопок впереди — вспышка, еще хлопок. Мысли спутались. Они и до этого прыгали как кузнечики. А тут… В гулкой пустоте тоннеля гавкнули автоматные выстрелы. ППШ — его ни с чем не спутаешь! Черт! Мы напоролись на разведгруппу русских! Лидеры забега стали пятиться назад, поливая черное чрево тоннеля автоматными очередями. Кто-то упал. Рёстлер сжал ствол МР-40 и отступил в темную боковую нишу.

Все-таки «Спитфайр» сделал свое гнусное дело! Радиатор пробит. Приходится в него постоянно доливать воду. Пока она не вылилась — можно ехать. Но периодически запас пресной воды надо пополнять. Но худо-бедно мы уже в Любеке. Ройтер направился в полуразрушенный квартал, в надежде, что где-то может быть сохранился целым водопровод. Проходя мимо церкви Св. Михаэля, Ройтер почувствовал нечто необычное. Вернее сказать — услышал. Звучал орган. Причем ладно бы просто звучал. Хотя и этот факт в разрушенном до основания Любеке можно было считать уникальным. Все органы, включая знаменитый орган Любекского собора, на котором вероятно играл Иоганн Бах, пожрало пламя. Британские бомбы, упавшие на город в Вербное воскресенье 1942 года, казалось, уничтожили все. Но нет. Вот орган звучит, и некто исполняет на нем не что иное, как «Оду к радости» Бетховена. Странно. У кого-то сейчас может быть повод для радости? Ройтер решился зайти. Кто знает, когда он еще вернется в этот город?

За органом в белой парадной одежде сидел священник. Он наслаждался звуками, которые сам извлекал. На его лице было начертано полное умиротворение и счастье. Ройтер, сняв фуражку, подошел ближе. Священник заметил его, но продолжал играть, с достоинством извлекая аккорд за аккордом. Наконец прозвучал последний аккорд, подведший черту, и исполнитель обернулся к Ройтеру:

— Вы любите музыку, молодой человек?

Ройтер кивнул.

— Да, люблю, но мне, признаться, казалось, что сейчас не вполне уместное время… Вы разве не слышали? По радио передали…

— Слышал. Вы, насколько я могу судить, национал-социалист? И вы бежите?

— Я не бегу, как вы изволили выразиться, а следую к своему боевому посту. Он у меня, как можно догадаться, в море.

— Да вижу, что не в горах… Только что это наши доблестные подводники стали носить голову крестителя? — он кивнул на эсэсовские петлицы.

— Спасибо, что хоть вы меня не принимаете за железнодорожника.

— Да уж слава богу, что-что, а морскую форму от железнодорожной отличить могу. Я сам в прошлом — подводник.

— Неужели?

— И знаю вашего шефа очень неплохо. Нам доводилось с ним швартоваться у одного пирса. Еще оберлейтенантом он был.

— Надо же… так вы — подводник.

Пастор кивнул.

— А почему…

— Почему я служу в кирхе? Потому что однажды я понял, что есть на свете оружие сильнее, чем 400 килограммов тротила с парогазовой установкой. И это оружие — слово божие.

— И много вы сделали словом божьим? — поинтересовался Ройтер.

— Очень много, мой мальчик Много больше, чем торпедами за 4 года. Нельзя творить добро, когда в твоих руках лишь инструмент разрушения.

— Но в чьих-то руках инструменты разрушения, в чьих-то создания…

— Вы так полагаете? Но почему созидать вы оставляете другим?

— Я выполняю приказ…

— Ну конечно. Все мы выполняем приказ. Только разных инстанций. Ну, скажите мне, пожалуйста, вот вы сегодня доберетесь до своей лодки, если она еще не разорвана на мелкие части британскими бомбами. Ну, выйдете в море… Вы что, рассчитываете потопить весь союзный флот? Боюсь, что даже если вам это удастся, чего я вам искренне желаю, это уже ничего не изменит. Ничего.

— Пусть будет то, что будет. Мой долг топить британцев, и я буду выполнять его, пока жив, пока в моих трубах есть хоть одна торпеда, она уйдет под брюхо британцу.

— Очень похвально, но столь же и бессмысленно… Вы хоть понимаете, что сейчас происходит, чему вы являетесь свидетелем?

— Страшные дни для Германии… Страшные дни для нашей идеи… Одним словом — война… И Партия найдет способ… В Северной Италии Кессельринг, Прага держится, Гамбург не сдадут. Это будет новый Сталинград, но уже для союзников…

Пастор покачал головой…

— Нет, вы не правы… Не правы, когда говорите о страшных днях. Это великие дни для Германии. Трагичные, кровавые, но великие… Вспомните падение Иерусалима! Миллион защитников его был убит, остальные проданы в рабство, кто-то нашел смерть в гладиаторских цирках… Помните, как говорил Иисус? «И не останется здесь камня на камне…»

— Боюсь, теолог из меня средненький… — ухмыльнулся Ройтер.

— Ну, что был такой Иисус Христос, вы же наверняка знаете. И что его распяли, и надругались, и что он воскрес.

— Честно говоря, отец, мне все равно… Я не верю в силу слова, я верю в силу оружия…

— И, посмотрите, результат — римляне опирались, как вы, на силу оружия. Иудеи — на силу слова Спасителя. И где сейчас Рим? Я имею в виду тот, Рим Цезарей? Рим Понтия Пилата? Нет его, сгинул, исчез. А Церковь Христова стоит, и еще 1000 лет простоит, а создана она словом. Да что там, взять хоть наш национал-социализм. Он был создан словом фюрера и его учеников, и именно он — Идея — просиял над миром. И не силой оружия мы побеждали, но силой слова, силой истины.

— Да? Но сегодня наша участь незавидна будет, не так ли, если идти на русские пулеметы, распевая псалмы?

— Это с вашей точки зрения, с точки зрения вояки — да. Война проиграна. (Ройтер было вдохнул воздух, чтобы возразить.) Молчите! Проиграна… Империя уничтожена… Что дальше? А я вам скажу, что дальше. Фюрер завтра воскреснет. Он воссияет над миром уже не как Цезарь, но как идея, как Спаситель. Его будут помнить многие столетия, и создастся храм, и придут в него народы, и утешатся. Эти 12 лет — это было Причастие. Мы причастились к великой идее. Сейчас Германия переживает страшные дни, я бы сравнил их с таинством Покаяния, но придет время, и почти уже пришло, когда то, что будет происходить в Германии, сравнят с таинством Рукоположения.

«Пастор бредит либо издевается. Одно из двух», — решил Ройтер. Он порой завидовал церковникам, которые умели из слов сплетать такие хитроумные конструкции, что даже прагматичный и стойкий ум начинал затуманиваться. Как этот пастор лихо орудует понятиями, его мысль бежит как по ленте Мёбиуса, и вроде все время с одной стороны, и в то же время заглядывает за грань здравого смысла. На мгновение пастор ему чем-то напомнил Рёстлера.

— У вас есть вода? Вода, залить в радиатор машины… Англичанин меня немного потрепал…

— А есть куда?

Ройтер показал резиновую флягу.

— Пойдемте, сын мой. — Пастор встал из-за органа. — Туда!

Он сделал движение в сторону купели.

— Давайте вашу флягу!

Ройтер покорно протянул. Самому бы ему в голову не пришло, но не он капитан на этом корабле…