Евгений Таганов - Рыбья Кровь и княжна

Но даже это грозное предостережение не могло испортить пастухам радость от их первой победы. Торжествующими храбрецами возвращались они в свой стан. Чтобы еще больше подчеркнуть важность их успеха, Рыбья Кровь, поговорив с вожаками, выделил двадцать пастухов в качестве десятских в другие сотни — пусть красуются там. Дарник по себе хорошо помнил, что, уча храбрости других, и сам становишься намного храбрей и решительней, чем прежде.

— А ведь ирхоны заманивают нас туда, где нет их зимовий, — на пятый или шестой день преследования определил Сечень.

— Верно, — согласился князь и послал дальнюю разведку на запад. Вернувшись, разведка доложила, что в большом дневном переходе находится Славутич.

Прекратив преследование ирхонов, Дарник повернул всю орду в сторону великой реки. Через два дня передние улусы вышли к ее левому берегу.

Где вода, там и прибрежный лес, и распаханные поля, и постоянные людные селища. Только в селищах этих уже не ирхоны, а свои единоплеменники-словене. Против ожидания, принимали там липовского князя не совсем ласково.

— Никакого насилия нам ирхоны никогда не творили, — объясняли Дарнику старейшины. — Они своим заняты, мы своим. Меняем зерно и лен на мясо и шерсть без всякого лукавства.

— И дочерей ваших не трогают? — недоверчиво выяснял князь.

— Почему? Трогают. Третья часть наших зятьев из степняков, да и их дочки охотно идут за наших молодцов.

— Стало быть, полный мир и согласие?

— Стало быть, так, — отвечали старейшины.

Впрочем, как всегда, нашлись доброхоты, которые нашептали Дарнику другое: мол, ирхоны ждут, когда на Славутиче установится твердый лед, потому что большая часть их кочевий и зимовок на правобережье, вот тогда и померяешься ты с ними силой, а без полной победы тебе никто здешние богатые земли не отдаст.

Князь вздохнул с облегчением — у него в запасе имелся еще добрый месяц. Найдя место, где в главное русло под острым углом впадала мелкая степная речка, он определил его в качестве зимней стоянки для орды. Получался большой треугольник, защищать в котором предстояло лишь одну третью сторону. Прибрежного леса было слишком мало, чтобы возвести здесь сплошную засечную ограду, поэтому Рыбья Кровь ограничился малыми точечными укреплениями со смотровыми вышками, куда приказал свозить со всей округи камни для камнеметов и пращниц. На эти работы он нещадно гнал все мужское население орды. Сам же озаботился подготовкой еще трех двухтысячных полков, десятитысячного войска по его разумению должно было хватить против любых сил ирхонов. Сразу обнаружилась сильная нехватка оружия, особенно доспехов и наконечников для стрел. Пришлось даже сократить количество луков, их оставили только лучшим стрелкам, остальных перевели в копейщики и пращники. Стать за месяц хорошим пращником невозможно, но, когда камни метнет целая хоругвь против вражеского войска — особой точности и не требуется — плотностью огня возьмут.

Войдя в два ближних словенских городища как гость, Дарник расположился в них настоящим завоевателем: устроил в каждом из них на постой по три ватаги воинов и заставил на себя работать все их кузни и лучших столяров. Последние по чертежу князя принялись сколачивать из досок большие короба: сажень на две — и ставить их на саночные полозья, не забыто было также изготовление и обычных саней под камнеметы, а также полусаженных прямоугольных щитов с круглым умбоном и железной окантовкой.

Мало-помалу преображались и сами полки. Конников в них осталось не больше половины, причем каждый пятый из них превратился в катафракта, покрытого вместе с конем толстыми кожаными доспехами. Непривычным новшеством для отобранных в катафракты пастухов явилось то, что теперь они всюду ездили на запасных лошадях и лишь в момент перед атакой должны были пересаживаться на боевых коней.

Другая половина полков переведена была в пехоту. Как и у липовцев, шестерых щитников-пикейщиков здесь накрепко соединили с четырьмя лучниками. Но, к радости пастухов, их пешком гоняли мало, в основном перевозили и высаживали в поле для боевого построения на санях или за спиной у конников.

Труднее всего шло обучение новых камнеметчиков. Арбалеты и без того у хазар никогда не были в чести, а большие арбалеты-камнеметы на санях, чье действие в бою они прежде не видели, тем более представлялись им какой-то придуманной липовской блажью. Поэтому научить их дружно тремя рядами разворачиваться, а потом съезжаться в плотную смертоносную стену никак не получалось.

Как ни странно, жизнь на зимовье оказалась для Дарника труднее походного марша. Там ему всегда хватало на день одного коня, сейчас приходилось использовать двух. Намотав по необъятному стойбищу не один десяток верст, он в конце дня мешком вываливался из седла и с трудом преодолевал несколько шагов до теплой юрты. Они теперь с Болчой обретались в малой зимней юрте, нагреваемой не столько чугунным очагом, сколько их собственным дыханием, передав прежнюю тарханскую трехсаженную юрту десятку неженатых липовцев.

Веселый нрав по-прежнему не покидал наложницу, к нему только добавилась замечательная начальная пауза, когда, выскочив ему навстречу, хазарка на короткое время как бы замирала, давая ему возможность привыкнуть к своему присутствию, мол, сам дай знак мне приблизиться. Другие наложницы, которых он тоже приучил не хватать себя тотчас в объятия, всегда даже в спокойном ожидании обрушивали на него целый шквал молчаливых нетерпеливых требований: смотри и желай меня изо всех сил. Болчой же словно каждый раз сомневалась, войдет ли он вообще в ее юрту. Дарник входил, и славная девушка тут же вся расцветала от удовольствия. Не расцвела она лишь однажды, он это сразу почувствовал и удивленно на нее оглянулся.

— Там моя дочь, — робея, произнесла хазарка.

Князь вошел в юрту и при свете очага и двух свечей увидел небольшой шевелящийся комок из лисьих и куньих шкур. У комка обнаружилось круглое гладкое личико, обрамленное рыжими волосами.

— Это Соон, моя дочь, — простые слова на словенском языке давались Болчой уже без труда. — Она сейчас уйти.

— Потом, — сказал Дарник, удерживая наложницу за руку.

Пока он ел, девочка продолжала возиться на их ложе со своими тряпицами и деревянными фигурками. А затем она вдруг напустила под себя маленькую лужу. Болчой в негодовании вскочила на ноги, едва не задев головой каркас юрты. А князь громко до слез расхохотался. Сначала это был смех над испуганной наложницей, а следом уже над самим собой, настолько показалось забавным спать в детской моче ему, грозному военачальнику, повелителю тысяч воинов.

Как Болчой ни возражала, но в эту ночь ее Соон осталась ночевать в их юрте. На следующий день Дарник специально сделал себе небольшой перерыв в полдень, чтобы завернуть домой и рассмотреть ребенка при дневном свете. Новый осмотр девочки еще больше очаровал его, у двухлетней малышки были умные глазенки и розовая кожа. А самое главное, в ее присутствии Болчой все делала с утроенной быстротой и ловкостью, оставляя его самого надолго в покое. Когда пять лет назад у Черны и Зорьки родились его сыновья, Дарник был крайне недоволен тем, что из-за этого ему оказывается гораздо меньше внимания. Сейчас же почему-то подобной досады не было и в помине. Напротив, птичье непонятное щебетание матери и дочери между собой сладко напомнило ему большую полуземлянку дяди Ухвата с многодетным семейством, в которой он проводил каждое лето.