Евгений Таганов - Рыбья Кровь и княжна

— Забудьте о своих детских поединках один на один. В моем войске у вас не будет такой возможности. Каждая ваша рана — это не смелость, а глупость и ротозейство, за которые я буду наказывать. Самое лучшее устрашение противника, это когда он видит, как быстро тает его войско, Волки отбивают от стада самых слабых и нерасторопных оленей. Так и вы, пока одни стоят и бьются стеной, остальные нападают по двое на одного из тех, кто отбился в сторону. Ваша главная цель не победить, а истребить противника, чтобы на вторую битву у него не было ни сил, ни смелости.

Чтобы закрепить такой навык, всех ополченцев разбили на постоянные пары, снова и снова заставляя нападать на одиночных арсов-учителей. Конные упражнения обязательны были даже для тех, кто видел седло со стременами первый раз в жизни. Быстрая перевозка на поле боя пеших полусотен была любимой уловкой князя. Немало хохота случалось по поводу двойных седел, когда второй ополченец, нагруженный оружием, пытался влезть в седло и нередко падал на землю вместе с конником-перевозчиком. Что уж говорить о метании аркана и рубки мечом с седла гибких пучков лозы?

Не успевали новички как следует натереть свои седалища, как Дарник вел их в лес, где между деревьями были закреплены жерди и веревки, и заставлял передвигаться по ним на двухсаженной высоте.

— Зачем нам это надо? — пищали слабаки.

— Я разве не говорил? — смеялся князь. — Завтра будем белок загонять.

Итогом таких утомительных дней нередко служил медный нагрудный знак старшего напарника или даже десятского, который получал кто-нибудь из отличившихся парней. Одновременно шло распределение их по видам войска: кто в конники-трапезиты, кто в щитники или лучники. Пробовал Рыбья Кровь их также в качестве колесничих-камнеметчиков, но результат выходил самый плачевный. Еще стоя на месте, они могли кое-как натянуть камнеметную тетиву и выстрелить, но на ходу или при развороте, когда дорого каждое мгновение, — этому тоже следовало учиться не один месяц.

Слух об использовании ополчения в качестве черного войска между тем вскоре распространился среди новичков и порядочно взволновал их.

— Нас в самом деле пошлют как передовой полк? — набравшись смелости, в короткую передышку спросил у Дарника один из парней.

По тому, как чутко повернулись к князю головы доброй полусотни, было ясно, насколько всех это заботило.

— А это будет зависеть от вас самих, — отвечал им Дарник. — На второй день, может, и пошлю. В первый же день будете собирать по полю отрубленные руки и ноги. Вообще запомните: чем воин лучше, тем дольше он живет. И еще, зарубите на носу самое главное: никакой добычи во время боя! Все равно вы потом сдадите ее в общий котел, зато будете повешены как предатели, если во время грабежа рядом убьют вашего соратника.

Другие сотские и хорунжие терпеливо сносили новое княжеское увлечение, ожидая, когда оно надоест Дарнику. Соглядатай Корней докладывал:

— Они считают, когда ополченцев станет больше сотни, тебе самому надоест.

Князю не надоело, но после сотого ополченца он действительно сделал в своих занятиях большой перерыв — отправился с тремя ватагами оптиматов (так теперь называли его дружинников-арсов) на север в Малые Глины. Через шесть дней он вернулся оттуда всего лишь с одной ватагой. Две другие ватаги якобы отправились закладывать дальше на север новое городище, на самом же деле по секретному указанию князя они свернули на восток и стали прокладывать новую дорогу к Итиль-реке. С собой у них были две повозки и две колесницы, с тем чтобы дорога получалась пригодной не только для лошадей, но и для обоза.

Приближаясь к Липову, князь беспокоился, как встретит его жена. При отъезде он отказался брать ее с собой и теперь ожидал проявления какой-либо «бабьей» обиды. Когда Всеслава вышла с поклоном на середину Войскового Дворища и взяла под уздцы его боевого коня, он вздохнул с облегчением — приличие было соблюдено. Однако вскоре возле князя оказался Корней, который шепнул ему на ухо:

— Княжна выслала в Короякскую Вежу Зорьку вместе с твоим сыном.

Ничем не выказав охватившей его крайней взбешенности, Дарник в тот же вечер ответил княжне по-своему: ушел бражничать в гридницу с молодыми вожаками и не возражал, когда те пригласили на пиршество городских плясуний. Потом, притворясь изрядно пьяным, уединился до утра с одной из них в оружейной кладовой. Наутро с пристрастием разбирался с десятским, сопровождавшим в ссылку Зорьку, тот пытался всячески оправдаться:

— Всеслава сказала, что будет править в Липове, когда ты уйдешь в поход, поэтому ее распоряжения должны выполняться как княжеские.

— Теперь узнаешь, чем ее приказы отличаются от моих, — мрачно закончил допрос Рыбья Кровь.

И десятский со своими туповатыми подчиненными на год был отправлен за двести верст в крепостной гарнизон Северска. Не удовлетворившись этим, князь следующие вечер и ночь провел в посаде Липова у Черны, некогда названной так родичами-шутниками за молочно-белую кожу и пушистую гриву золотистых волос. Чтобы уберечь себя от сварливости вспыльчивой наложницы, он прихватил с собой богатые подарки, полусотского арсов и двух тиунов. Черна, получив столь весомое доказательство своего превосходства над своей извечной соперницей Зорькой, сразу все ему простила. У себя на дворище она держала мастерскую по вышиванию знаков различия на рубахах, прикрывающих доспехи дарникских воинов, и покрасоваться перед полудюжиной рабынь-работниц хлебосольным приемом главных людей Липова тоже оказалось нелишним. С особым удовольствием Черна показывала гостям двухлетнего Смугу, дарниковского первенца, названного так в честь бежецкого деда Дарника. Под утро в постели она все же вспомнила, что надо немного поскандалить, но князь давно знал безотказное средство против этого: дважды больно укусил ее за плечо, и наложница радостно запищала, принимая его укусы как высшее любовное признание.

Третью ночь Дарник провел на дальней Воеводине у Саженки, бывшей ученицы вожацкой школы, с которой два года назад провел целый военный поход. Необычно высокая и худая, она представляла собой не самое лакомое девичье блюдо, зато никто из женщин не интересовался так военными делами, как Саженка. Помнила по именам и характерам большую часть его воинства и об одном этом могла говорить добрые сутки. А претензия к князю у нее всегда имелась только одна:

— Хочу снова с тобой в поход. Ну разве тебе было плохо тогда со мной?

Сколько раз его подмывало бросить ей:

— Да, плохо, потому что ты и не любовница, и не боевой товарищ, а что-то третье.

Однако такое женщинам не осмеливался сказать даже он, самовластный липовский правитель. Вместо этого как всегда выкручивался: