Вера Камша - Млава Красная [пролог и первая глава]

Тауберт не ответил — балагурить остзейский немец не умел и не любил, а за Орлова сердце болело с самого утра. Когда приятель решил расстаться с белым мундиром, эскадрон был полностью на его стороне. Сергий славился своими выходками на всю столицу, и Льву Григорьевичу, чтобы сохранить лицо, пришлось бы взыскивать с младшего брата куда строже, чем было принято в полку. Знаменитого Орлушу с распростёртыми объятиями приняли бы хоть конногвардейцы, хоть лейб-гусары, но Сергий подал рапорт о переводе в пехоту. Армейскую. Василевса таковое желание приятно поразило, и ротмистр кавалергардов стал пехотным полковником [1] Гвардия двумя чинами выше армии. . Ко всеобщему удивлению, неплохим. Прекратились и знаменитые орловские фортели — дуэли, пирушки, розыгрыши; чужие жёны и те отступили пред аглицкими да Буонапартовыми воинскими трактатами. Только вряд ли писания тогда ещё низложенного императора помогают стоящим сейчас под ливнем Буонапартовых же ядер ладожанам.

— Никола, к генералу!

Значит, начальники приняли решение. Точно, приняли! Окликнувший Николу адъютант уже гнал своего красавца куда-то в тыл, а тяжёлый взгляд Забецкого гнул к земле следующего подчинённого.

— Ротмистр [2] Приставка «штаб-», «штабс-» при обращении традиционно опускалась. , вот донесение для князя Арцакова. И давайте быстро; кто его знает, что видно там Петру Ивановичу из его виноградников…

Генерал-майор на брата походил не слишком сильно, но фразы они обрывали одинаково.

Французские пушки стали бить чаще, это полковник Орлов понял очень быстро. Проклятущий дым мешал разобрать, что творится, — пространство перед холмом просматривалось какими-то лоскутьями, прорехами в сером саване, да ещё и плывущими по воле ветра. В конце концов Сергий смог-таки углядеть новые батареи, внезапно возникшие против русских позиций. Вот их не было, а теперь есть. И что же это означает, хотелось бы понять…

Объяснение имелось, и оно полковнику не нравилось неимоверно. Увы, ничего другого в голову не приходило, а на редуты сыпалось всё больше ядер, укрепляя Орлова во мнении, что надобно ждать сюрпризов. Пока же ничего не менялось: синие массы французской пехоты с места не двигались, свежие силы из-за осёдланного артиллерией холма тоже не спешили.

По отрывочным сведениям от промелькнувших дивизионных адъютантов Сергий знал, что и справа, и слева всё кипит, и вот тебе раз — новые пушки Буонапарте выставляет не там, где жарче всего, а против Шляффхерде.

Полковник окликнул ординарца, тоже Сергия, и с нарочитой неторопливостью обошёл поредевшие батальоны, через каждые десять шагов всматриваясь в то, что трактаты величают ареной военных действий, а поэты — полем брани. Императорская артиллерия просто сходила с ума, и когда наконец сквозь прорехи в дымном саване получилось разглядеть ползущие из-за холма свежие колонны, Орлов не удивился, почти отстранённо отметив, что, если так пойдёт и дальше, к началу теперь уже несомненной атаки от полка останется не больше половины. И у соседей в Угреньском — тоже.

Двадцатисемилетний Орлов был не самым молодым полковником русской армии, но самым младшим из полковых командиров. Василевс, командующий корпусом, командир дивизии, брат, наконец, — все с той или иной долей такта советовали, намекали, требовали в отсутствие прямого приказа слушать командира угреньцев, но тот на сей момент ничем не мог помочь. Французское ядро угодило в пушку, обломки полетели во все стороны, и полковника Росского приложило куском лафета. Орлов видел, как бесчувственного Сигизмунда Михайловича волокут в тыл. Соседу повезло не дождаться шагавших вслед за французами соотечественников-лехов, Орлову не повезло остаться старшим воинским начальником в двух расстреливаемых полках. И сейчас он не собирался смирно стоять под ядрами, благо старшим офицером угреньцев оказался командир первого батальона Колочков, человек храбрый, решительный, ну и добрый приятель Сергия.

Дальнейшее было очевидным — написать предельно краткий рапорт, сунуть его легкораненому поручику, собрать батальонных командиров, ещё раз прикинуть силы французские и свои собственные.

Когда-то Орлов считал ошибкой вступление в европейскую войну, к тому же на стороне напрочь прогнивших германских монархий. Ещё зимой он изрядно повздорил с Васенькой Янгалычевым, полагавшим вернувшегося Буонапарте упырём, коего надобно любой ценой упокоить вместе с его эгалитами, кодексами и банкирами. Никола Тауберт, ходячее немецкое здравомыслие, насилу тогда растащил разошедшихся приятелей. А сегодня в мозгу Орлова осталась только ненависть к ополовинившим его полк французам и уверенность, что выход есть, нужно только забыть устав и прочее «не положено». Последнее для бывшего кавалергарда Орлуши труда не составляло.

Бригада Булашевича ушла, и возвращение её требовало времени. То, что пришлось бы нарушить прямой приказ василевса, Арцакова не тревожило. Булашевич был кем угодно, но не трусом и не педантом, он закрыл бы прорыв грудью, не спрашивая дозволения, хоть бы и высочайшего, вот только появление у французов новых пушек могло означать как попытку удержать столь необходимые в другом месте резервы у ненужного Шляффхерде, так и скорую атаку именно здесь.

Василевс предполагал, что Буонапарте, великий мастер обходов, попробует проявить своё уменье у реки. Или и у реки тоже… В обоих случаях возвращать Булашевича было нельзя, в третьем, становящемся всё вероятнее, — нужно, но, похоже, поздно. Во всех смыслах. Это Арцаков понял из записки Орлова-Забецкого, доставленной плотным, серьёзным штаб-ротмистром.

Уточнять особого смысла не имелось, Лев Григорьевич писал толково и чётко, но Арцаков всё же спросил:

— Сам-то видел?

Штаб-ротмистр ответил уверенно: да, ваше высокопревосходительство, видел. В точности кто и сколько — не скажу, но резервы к французам подходят…

— По всему, подошли уже. — Донесение Забецкого перекочевало к ординарцу лишь с небольшой припиской: « Я тут их задержу, чем и сколько смогу, но шлите подкрепления как можно быстрее ». Соблюдать политес было некогда, объяснять очевидное — глупо. Государь и так разберёт, что Буонапарте решил ударить на стыке русских с пруссаками, разрубая пополам всю позицию союзников. Превосходная организация армии позволила императору французов скрывать свой замысел почти до самого конца: собранные для решающего удара резервы уже выходили на исходные позиции, а союзное командование, отвлечённое ложными атаками на обоих флангах, опасности всё ещё не видело. Арцаков перехватил поводья, заметил серьёзного кавалергарда и вдруг вспомнил себя двадцатилетнего у стен почитавшейся неприступной османской крепости. Как же его тогда тянуло в бой! Стоять и смотреть — это генеральское проклятье, молодость должна драться и не думать ни о чужих смертях, ни о своей, а великий князь Севастиан без отцовского приказа и бутерброда не скушает, не то что не атакует.