Анатолий Дроздов - Господин военлёт

Она качает головой.

– Пробовала искать?

– Мест нет. В больницу сиделкой и то не взяли.

Сиделкой надо уметь. Прав был Розенфельд: одинокой женщине без ремесла не выжить. При царе девиц готовили в жены. Но жена – это не профессия, по крайней мере, в трудные времена. Скоро они выйдут на панель: в России и за границей. Вчерашние гимназистки, дворянки, даже княжны…

– Ты пришла за провизией?

Кивает.

– Идем!

Покупаю бездумно, спохватываюсь, когда доходит – не поднять. Картошка, капуста, крупа, мука, постное масло… Гружу мешки в пролетку, едем. Липа снимает комнату в старом доме. Комнатка маленькая, темная, обстановка спартанская. Помогаю рассовать продукты по углам и буфетам. На месяц-другой хватит.

– Вот еще! Держи!

Ольга знает о моем наследстве, я ей специально показал – вдове деньги пригодятся… Но заначка у нас есть. Тяжелые монеты с профилем царя, сто рублей за одну по текущему курсу.

– Павел!

Моя щека опять мокрая. Глажу ее по спине. Мне нужно уходить, обязательно нужно. Прошлое отболело, его не надо будить. Это ни к чему: ни ей, ни мне.

– Я похлопочу о месте для тебя. Вдруг получится.

– Спаси тебя господь, Павел! – Она целует мне руку, я не успел ее убрать.

Поворачиваюсь, ухожу. На улице ловлю извозчика. Железо нужно ковать, пока горячо. Липе позарез нужна работа, хорошая, с продуктовым пайком. Без меня ей не выжить, а мой срок на исходе. В бывшем ресторане «Яр» на Петроградском шоссе разместилось Главное управление Рабоче-Крестьянского Красного Воздушного Флота. Здесь служит Рапота. Сергей не по годам дальновиден: в большевики записался еще на фронте. Партийных летчиков мало, Сергея пригласили на службу. В управлении, по его словам, формируют воздушный флот. Ни хрена они не формируют, все власть делят…

В бывшем ресторане вкусно пахнет – кухня продолжает работать. Москва завидует красным летчикам – их хорошо кормят. Не так, конечно, как в прежние времена, но сытно. Сергей приходит, вызванный посыльным. Беру быка за рога.

– Тебе нужен работник? Грамотный, с дипломом гимназии? Протоколы писать, бумаги подшивать? Есть хорошая женщина.

– Ты об Ольге? – Сергей удивлен.

– Ее зовут Олимпиада.

– Та самая? Ты с ней снова?

Качаю головой.

– Тогда почему?

– Она овдовела, голодает.

– Многие голодают, – он морщится. – Жалеть каждую буржуйку!

Быстро он «покраснел»! Влияние среды…

– Ты тоже не пролетарий! Штабс-капитан, потомственный дворянин!

– Ладно тебе! – Он оглядывается, берет меня за рукав и отводит в сторону. – Не кипятись! У нас военное учреждение, берем только проверенных. Нужна рекомендация члена партии.

– Вот и рекомендуй! Ты же большевик!

– Я совсем ее не знаю!

– Того, что знаешь, достаточно. Деньги собирала для раненых, таких, как мы с тобой. Не эксплуататор.

– Прислуга, положим, у нее была.

– А у Ленина нет? У Троцкого? Товарищи готовят и стирают себе сами? Какая из Липы шпионка?

– Павел, не могу! – Он качает головой. – Ты не понимаешь…

По лицу видно – не пробить.

– Да пошел ты!

Разворачиваюсь, ухожу. Был у меня друг и сплыл. Политика – мерзкая вещь, делает врагами даже родных. На душе погано: Липа обречена, зимы ей не пережить. Я знаю: умрет не только она, тысячи, миллионы людей сгорят в Гражданской войне. Погибнут на фронтах, умрут от тифа и холеры, просто от холода и голода. Но я не знаю этих людей, я не обнимал и не целовал их ночами…

Домой возвращаюсь затемно. Я зашел в кабак и нарезался. Я давно не пью – с тех пор как женился, но сегодня потянуло. Ольга будет ругаться, ну и пусть. Мне надоело быть пушистым и ласковым. Я бродяга, заплутавший в чужом мире, я тут никому не нужен. Одну-единственную женщину и ту не спас…

Удивительно, но Ольга не ругается. Встретила, обняла, прижалась щекою. Берет меня за руку и ведет в спальню. На кровати лежат обновки: ночная рубаха, панталончики – хотела похвастаться. Однако не хвастает. Села на стул, смотрит. Устраиваюсь напротив.

– Что случилось, Павел?

«Ничего!» – хочу буркнуть в ответ, но язык не повернулся. Если я нагрублю… Мне нельзя так с Ольгой. Я приручил ее, как лисенка, она мне поверила. Это хрупкий мост – доверие, но по нему сладко ходить. Сломать отношения легко, восстановить – трудно, если вообще возможно. Ольга не виновата в моих бедах, всему причиной только я.

Я говорю, я рассказываю – пусть знает! Некогда я любил женщину, но это было давно. С тех пор многое изменилось. У меня есть жена, у нее умер муж. Неважно, по какой причине мы расстались, важно помнить, что мы любили друг друга. Помнить и помочь…

Ольга смотрит с укоризной. Какая жена потерпит такое? Хлопотал о любовнице, пусть даже бывшей! Спать мне сегодня в прихожей! Заслужил…

– Зачем ты поехал к Сергею! – возмущается Ольга. – У тебя жены нет? Думаешь, раз женщина, так ничего не могу? Сергея не сегодня-завтра со службы попросят – не прижился он в управлении, Татьяна рассказывала. Этой зимой мы лечили мальчика, он сын большого советского начальника. Машину за нами присылали, ты совсем забыл! Нам еще сказали, если понадобится, обращаться без стеснения. Этим людям устроить на службу – только слово сказать!

Какой я дурак! Но Ольга! Умница! Неужели она…

– Ты похлопочешь за Липу?!

– Если тебе это важно…

– Оленька! – протягиваю руки. Она колеблется, но порхает мне на колени. Обнимаю свое сокровище.

– Я люблю тебя, маленькая!

– Я не маленькая! – капризничает она. – Я давно взрослая! Мне двадцать три!

Целую ее в шейку, сразу под ушком. В губы не хочу – от меня пахнет водкой.

– Подлиза! – Она гладит мою щеку. – Напился! Обещал ведь! Побить бы тебя!

– Не надо, маленькая! Это не повторится!

– Так я и поверила! Обновки смотреть будешь?

Киваю. Она вскакивает, тащит платье через голову. Помогаю расстегнуть крючки. Вместе с платьем слетает и лифчик. Ах, какой я неловкий! Смотрю, не отрываясь, на Ольгу – она такая красивая! Ольга делает шаг, прижимает мою голову к обнаженной груди.

С мужчинами это нельзя, у них пробуждается младенческий инстинкт. Ольга тихонечко стонет. Беру ее на руки, несу.

– Если хочешь, зови меня маленькой! – шепчет она.

В Свияжске соорудили памятник Иуде. Гипсовый Искариот, подняв кулаки, грозит небу. Лицом Иуда похож на Троцкого: скульптор ваял по приказу наркома, модель была перед глазами. Наркому памятник нравится: он считает Иуду первым революционером. Троцкому видней, на кого ему походить. Я же, проходя мимо, отворачиваюсь – чтоб не плюнуть.

Свияжск – город монастырей, святое место. В представлении Троцкого святость – преступление. С «преступниками» борются. Убит настоятель Богородице-Успенского монастыря, епископ Амвросий. Замучен священник Долматов, ветхий старец, обвиненный в вооруженном сопротивлении красным. Монашек Предтеченского монастыря расстреляли без всяких обвинений. А в назидание тем, кто уцелел, поставлен Иуда. На центральной площади – напротив храмов и монастырей.