Федор Вихрев - Третий фронт. Партизаны из будущего

Когда я узнал о том, что Олегыч погиб, да еще и так глупо, я вначале не поверил, а потом… Потом был запой, даже, скорее, ЗАПОЙ, да еще какой… А учитывая, насколько я в это время был агрессивен, от меня в лагере все шарахались, кроме Ани, — она вообще была единственной, кто мог меня в это время хоть как-то контролировать. Она же меня и вытянула из запоя. А то мог бы и как Олегыч кончить — танки в болоте плавают плохо, но быстро. Правда, в направлении на дно, а бухой мехвод (все порывался за рычаги сесть, как набирал градус, хоть и не был уже мехводом — Стас вел коробочку) — это в таких условиях почти гарантия подобного исхода.

Однако, несмотря на то что пить я с Аниной помощью и перестал, но без последствий эта смерть для меня не прошла. Я стал намного замкнутей — общаясь в основном только с Аней, Иваном и Стасом (так звали четвертого из моего экипажа), держа остальных на расстоянии. И чувство юмора у меня практически пропало, хотя и до этого его у меня почти не было. Точнее, не пропало, а переродилось в направлении черного. Так, например, на моем танке (я таки остановил свой выбор на Т-34) на башне была нарисована весьма интересная картинка (Стас оказался неплохим художником) — объятая пламенем фигура танкиста, стреляющего из автомата, под которой было написано «До последнего!».

На похороны Олеговича я не пошла. Рявкнула Петровичу, что не хрен было самому лезть под машины. Мужикам окрысилась — да пошел он! И ушла к себе. Судя по удаляющимся звукам, поняли правильно — циничная и бездушная баба… вот и хорошо. Оставили… одну.

Облокотилась лбом о стену. Стою. Боюсь, что не выдержит сердце — разорвется к чертовой матери. Вот прямо здесь и сейчас. Не могу. Не могу не плакать… только нельзя. Там, на могиле, не сдержалась бы, это уж точно. Ревела бы как белуга. Как плакальщица… и не остановилась бы.

А так… чтоб не видели… никто… Незачем.

Выстрел. Второй. Сейчас будет третий. Лучше бы в меня стреляли, чем вот так — в небо. Не хочу терять. Никого… Только бы не заплакать. Только бы не сорваться. Только бы больше никого не терять…

Когтистая лапа содрала с моего лица прикрывавшую его плащ-палатку и тонкий слой песка. Потом Тэнгу, поскуливая, старательно вылизывал мне физиономию. Помогло, я очнулся и осознал произошедшее. Похоже, меня контузило, причем так, что все решили, что я умер. И похоронили. Бывает хуже, но реже и не со всеми. Кроме головы, ничего не болело, надо было вставать. Из могилы.

замурлыкал я. Тэнгу, увидев, что я уже выбрался из ямы, куда-то убежал. Потом оттуда донесся хруст веток, похоже, малыш возвращался не один.

Но Тэнгу пришел один, зато принес мою винтовку.

Я был очень доволен: разгрузку с меня снимать не стали, некогда им было. Даже пистолет с флягой оставили. И ранец потрошить не стали, просто закинули в кусты, сняв с седла.

Мне же лучше. Через полчаса, окончательно придя в себя, я двинулся к лагерю, надеясь если не догнать ребят, то, по крайней мере, не сильно от них отстать.

Стрельбу и взрывы гранат я услышал издалека и кинулся на звуки, решив, что ребята из моей группы нарвались на немцев. Я ошибся. Когда я подбежал к тому месту, где шел бой, стрельбы уже не было слышно, с бега я перешел на шаг.

Это был хутор в лесу, много меньше того, где мы нарвались на засаду, и окруженцы здесь были настоящие. Были. Дюжина бойцов, старшина за командира, хозяин хутора — этим повезло, они погибли в бою. Два десятка тяжелораненых, им повезло чуть меньше, добили не сразу.

А вот единственной девушке не повезло совсем, ее даже не добили, вдосталь поизмывавшись, вспороли живот и натолкали туда земли. Так и бросили умирать. Ее нашел Тэнгу. На его скулеж я не прибежал, прилетел, думал, случилось что с песом.

А он просто сидел над этой девочкой и плакал — по-своему, по-собачьи.

Особенно мне поплохело, когда девочка открыла глаза и попросила пить. Помочь ей я ничем уже не мог, разве что воды принести.

Попив, она торопливо заговорила:

— Товарищ, там, в лесу, по тропинке дерево, молнией разбитое. Там у корней сверток, в нем знамя, я спрятала, отнесите нашим, пожалуйста. Ну пожалуйста, скорее!

Я скормил ей последние две таблетки «кетанова» из аптечки и побежал в лес искать это дерево. Тэнгу помог, знамя, оказавшееся знаменем стрелкового полка, мы нашли быстро и еще быстрее вернулись. Девочка была еще жива.

— Вот, — показал ей знамя. — Обязательно доставлю нашим.

— Хорошо, — прошептала она. Потом добавила: — Посидите со мной, пожалуйста. Мне страшно.

Я сел рядом с ней на землю, погладил ее по голове, девочка перехватила мою руку, прижалась к ней щекой и попросила:

— Спойте что-нибудь.

Я запел единственную песню, которую мог петь, почти не фальшивя:

Она умерла на середине третьего куплета. В свертке со знаменем был и ее паспорт. Ирина Соловьева, так ее звали. Пашина дочка. Было ей семнадцать лет. Даже похоронить Иру я не сумел — немцы возвращались. Пришлось спешно уходить, хотя очень не хотелось.

До базы я добрался без проблем, отстав от Паши с Антоном на неделю.

К лагерю я вышел поутру, дозорные меня узнали и пропустили.

Первой, кого я увидел, ввалившись в расположение, была Ника, очень грустная Ника.

Я уже хотел пошутить, изобразив зомби из ужастика, но Тэнгу, добрая душа, опередил, полез утешать. То есть мусолить.

«Грустная Ника… Эк он меня обозвал и еще спрашивает, почему! Разве вот, Тэнгу, мой мальчик, тебе и скажу». — Я присела на корточки, и этот олененок меня чуть вообще в землю не закатал.

— Змей, ты никогда не думал, что известия о скоропостижной смерти аж двоих «будущенцев» могут вызвать колики и несварение желудка у некоторых личностей?

— Это что, Гитлер уже с половичков на ковровые дорожки перешел?

— Нет. Это наше родное, весьма улыбчивое ГБ вкупе с таким же ласковым начальством занимается перчением и поеданием всех оставшихся…

— Оставшихся? Кто-то еще?

— Олегыч, — не стала разводить сопли я. — Глупо, млять. Командовал погрузкой и попал под грузовик. Хватит, Тэнгу!

Я легонько шлепнула собаку по морде и встала:

— Вот такие пироги с котятами, Змей!

А потом он начал медленно говорить. О себе. О знамени. О девушке, умирающей у него на руках. Тихо и спокойно. И все наши геройства рядом с этой простой девчушкой показались мне детскими забавами.