Андрей Ерпылев - Запределье. Осколок империи

Повисло гнетущее молчание.

— Что до пришельцев, — подал голос молчавший доселе невзрачный человечек, сидящий у самой двери, — то наивно полагать, что это будут лишь искатели приключений да геологические партии. — К северу от нас идет большое строительство. Мои люди добыли сведения о том, что большевики планируют там, в стороне от любопытных глаз, построить новый секретный завод. Возможно, для производства этих самых отравляющих газов. Уже вовсю тянут железнодорожную ветку, расчищают тайгу…

Информация была выслушана в полной тишине — начальнику контрразведки Новой России верили все.

— Работы на стройке и лесоповале ведут заключенные, — бесстрастно и негромко продолжал контрразведчик. — Пока что лагерь невелик — не более двух тысяч зеков…

— Как-как? — перебил говорившего один из офицеров. — Зеков, вы сказали?

— Большевики обожают аббревиатуры, — пожал плечами невзрачный. — Хотя кое-кто из них шутит в том смысле, что «зе-ка» это «забайкальские комсомольцы». Черный юмор.

— И кто такие эти «зе-ка»? — оторвался от размышлений полковник Еланцев. — Что они из себя представляют?

— Обычные каторжники, — с презрением бросил Зварич. — Большевистская власть не слишком далеко ушла от Николая Палкина. Уголовники, лишенные прав состояния и сосланные в каторжные работы.

— Вы не совсем правы, Николай Федорович, — покачал головой Крысолов — прозвище закрепилось за контрразведчиком и здесь. — Уголовники среди них, конечно, присутствуют — эта братия сохранится при любой власти, но большая часть — люди совсем другого пошиба.

— Неужели невинно осужденные? — хмыкнул кто-то.

— Не только. Но есть и действительно невиновные.

— Как это может быть?

— У новой власти все может быть…

— Так можно всех посадить, — криво улыбнулся Еланцев.

— Далеко не всех. Пролетариата и крестьянства это пока не касается. А вот остальных… Сейчас их, кстати, принято называть врагами народа.

— Как при Французской революции?

— Примерно. Только тогда их ждал один путь — «бритва республики», [27] «Бритвой республики» называли во времена Великой Французской революции гильотину. а большевики подходят к делу более меркантильно. Рабский труд широко используется на стройках, идущих по всей стране.

— Индустриализация на костях…

— И что же это за люди?

— Совершенно разные, — пожал плечами контрразведчик. — Начиная от бывших наших соратников, с оружием в руках боровшихся против большевизма, до людей, действительно ни в чем не повинных. Вина некоторых состоит лишь в принадлежности к дворянскому, купеческому или духовному сословию.

— Но это же произвол!

— А кто-то, — бесстрастно сообщил «докладчик», — действительно пострадал вообще безвинно. По доносу соседа, претендующего на его квартиру, допустим.

Он переждал поднявшийся шум и продолжил:

— Довольно значительную часть составляют наши ярые враги — красные командиры, деятели большевистской революции и прочий сброд.

— Не может быть! — раздались выкрики с места. — Свои своих?

— Вполне может, — возражали им. — Французы тоже взялись за своих коллег-революционеров, когда некому стало головы рубить!

— Более того, — Крысолов переждал шум. — Наравне с самими «врагами народа» страдают их родственники — жены, родители… Даже дети. Изобретен специальный термин — ЧСИР.

— А это еще что?

— Члены семей изменников родины.

— Звери… — скрипнул зубами кто-то из молодых.

— И что? — поинтересовался с кривой улыбкой Зварич. — Всех — в один лагерь? По тому же принципу, что и обобществление жен?

— Обобществление жен вообще было по большей части мифом, — честно признал «докладчик». — Созданным нашими с вами соратниками в основном. Советы — большие поборники нравственности. Поэтому лагеря разделены по половому признаку. Наш сосед — исключительно мужской…

Обсуждение затянулось, и собравшиеся разошлись далеко за полночь. Остались лишь Владимир Леонидович, Крысолов и еще несколько наиболее доверенных лиц.

— Переселение можно считать вопросом решенным, — вздохнув констатировал Еланцев, когда все расселись вокруг стола.

— Когда начинаем?

— Вчера… Да, переселяться нужно было еще несколько лет назад. Сразу после начала наших напастей. Тогда и бунта, наверное…

Генерал-губернатор оборвал себя на полуслове и опустил голову. Все деликатно промолчали: горе отца, фактически потерявшего сына, было близко всем.

— Но ничего не поделаешь, — справился с собой Владимир Леонидович, хотя глаза его предательски блестели, а голос звучал более хрипло, чем обычно. — Мы цеплялись за все, лишь бы не потерять окончательно связь с внешним миром. Но когда-нибудь эту пуповину придется разорвать окончательно. И лучше мы это сделаем сами, не дожидаясь, когда нас принудят извне.

— Насколько я понимаю, — обратился он к невозмутимому контрразведчику. — Вы затеяли разговор об этом… лагере не случайно?

— Совершенно верно, — последовал ответ. — Думаю, что как минимум тысяча из заключенных там людей с радостью обменяют невыносимые условия жизни за колючей проволокой на переселение к нам.

— Половина? — недоверчиво пробормотал Привалов, протирая пенсне. — Вы слишком оптимистичны… Людям придется навсегда распроститься с мыслью о возвращении на родину, о своих близких… Не всякий на это пойдет…

— А вы знаете, профессор, — повернулся к нему Крысолов, — какова смертность в данном лагере?

— Не имею подобной информации…

— А я — имею. Так вот, только за прошедшие с доставки первой партии заключенных полгода от непосильной работы, голода и болезней умерло двести сорок восемь человек.

— Двенадцать процентов! — ахнул кто-то.

— Больше. Две тысячи человек — это на сегодняшний день. Сначала было не более пятисот. Из них умерла почти половина.

— Откуда у вас такие цифры? — попытался барахтаться Модест Георгиевич.

— Из надежных источников. Правда, следует учесть, что первые заключенные были выброшены практически в чистое поле, вернее, в промерзшее за зиму болото, а нынешние живут в относительно благоустроенных бараках… В любом случае, моя оценка смертности — двадцать процентов. Каждый пятый никогда не увидит ни своего дома, ни родных. А если учесть, что самый распространенный срок, на который осуждают «изменников родины», — десять лет, а родственники зачастую тоже попадают в лагеря…

Вместо того чтобы спорить, Привалов лишь теребил машинально извлеченный из кармана сюртука платочек.

— Лес рубят — щепки летят, — подытожил Крысолов.

— Значит, вы рассчитываете на тысячу человек?

— Я рассчитываю на большее количество людей.

— Поясните.