Андрей Ерпылев - Запределье. Осколок империи

— Не могу знать, гражданин начальник, — покачал головой раненый зек. — Я в лагере оставался.

— Потащим на себе, — распорядился Полешков, умерив ярость: никуда не денется этот гаденыш — придет и его время. — Афонин — ты первый.

— Тут до основной дороги километра четыре осталось, — проявил инициативу боец. — Там полустаночек. Мы с Тюриным сбегаем, может, телегу найдем или что-нибудь вроде.

— Или приведем кого на помощь — дрезину переставим после разрыва, — бойцам явно не хотелось тащить на себе раненого.

— Добро, — поразмыслив, решил капитан. — Одна нога здесь — другая там. А то до ночи прокопаемся…

Солнце припекало, трупы двух лейтенантов уж начинали подванивать, ждать было скучно, и Григорий Никифорович пнул в бок раненого зека, тоже напоминающего покойника.

— Так что это за золотопогонники были, которые ваших освободили?

— Я не знаю.

— Знаешь, шкура, знаешь. Но ничего, язычок-то тебе развяжут.

Столетов ничего не отвечал на это.

— Десять лет назад аккурат в этих самых местах тоже беляки будто из-под земли повылезли. Кирсановку взяли, город… — Полешков заметил, что зек внимательно смотрит на него. — Я тогда совсем зеленым был, отличился, наган вот этот получил. Видишь? — он продемонстрировал именную табличку. — Правда, наши им тогда наваляли… Вот я и думаю: может, не ушли они тогда за кордон-то? Может, где-то в этих лесах окопались? Что молчишь?

— Что сказать? Я тоже тогда был среди тех, что навалял.

— Да ну? На одной стороне, значит, воевали?

— Да, я даже был ранен…

— И меня ранили. Что ж ты к контрикам-то подался? Какая статья?

— Пятьдесят восьмая.

— Изменник родины, значит…

— Я родине не изменял, — твердо ответил Егор. — Потому и остался. Она мне изменила — да.

— Родина? Тебе? Да кто ты такой, чтобы она тебе изменяла?

— Человек. Простой русский человек…

— У нас сейчас все советские.

— Вот в том-то и дело. Потому война и продолжается.

— Какая еще война?

— Гражданская.

— И кто с кем?

— Русские с советскими, — улыбнулся Егор.

— Ах ты, контра! — взбеленился Григорий. — Морда белогвардейская!

Волна мутной боли захлестнула череп, и капитан едва удержался, чтобы пуля за пулей выпустить в скалящего зубы зека весь барабан…

До города добрались без приключений, и капитан Полешков, оставив бойцов охранять едва живого пленного, кинулся в управление. Благо оно находилось неподалеку от станции «Кедровогорск-товарная» на самом въезде.

Несмотря на поздний час, в управлении было полно народу, на Григория Никифоровича с его перевязанной головой все косились, но вопросов не задавали — не принято тут было задавать лишних вопросов.

— Здравия желаю, товарищ старший майор, [35] Звание «старший майор» существовало в НКВД в 1935–1943 годах. — ворвался капитан в кабинет начальника.

— Полешков? — поднял голову от бумаг бритый наголо, дородный мужчина с красными ромбами в петлицах. — Почему голова перевязана? Ранен?

— Ерунда, товарищ старший майор — до свадьбы заживет! В лагере ЧП — массовый побег заключенных. Прошу выделить в мое распоряжение две-три роты для прочесывания тайги…

— С ума сошел, капитан! У меня сейчас каждый человек на счету!

— А что случилось?

— Война, капитан!

В голове опешившего Григория Никифоровича будто бомба взорвалась: гражданская? Значит, прав был раненый зек, и кавалеристы-золотопогонники неспроста…

— С кем война? — упавшим голосом спросил Полешков.

— Как с кем? С немцами! Радио не слушаешь, что ли? Хотя какое там у тебя радио…

— Когда?

— Да вчера же. Двадцать второго. И диверсанты эти еще…

— Диверсанты?

— Ну да. Рельсы взрывают, коммунистов по деревням вырезают — все силы брошены сейчас на их поимку.

— Так, может, товарищ старший майор…

Григорий, сбивчиво и невнятно, поведал внимательно слушающему начальству о побеге. Но вместо сочувствия услышал в ответ:

— Чокнулся, Полешков? Какие еще белогвардейцы? Тебя так зеки по кумполу наладили, что шарики за ролики заехали. Диверсанты это! Немецко-фашистские диверсанты и их местные пособники. Шифрограмма из Москвы пришла. Ты не ляпни кому-нибудь про беляков — враз в дурдоме окажешься. Две роты я тебе не дам — роту максимум. Бери эту вот бумажку, — старший майор быстро набросал несколько строчек на официальном бланке и пришлепнул печатью. — И тащи в двести двенадцатую. Выпишут там тебе новых зеков вместо тех, что ты проворонил. И чтобы объект — как часы! Понял?

Ничего не понимающий Полешков оказался за дверью с зажатым в кулаке требованием. Откуда-то доносилось грозное:

— Появился наконец…

Алексей Коренных и бывший комдив уже почти три месяца жили в Москве. Визит в Кедровогорск ничего не дал — Иван Лапин так дома и не появлялся, Николай Мякишев — появился, но, по словам его жены, его тут же «загребли в солдаты». Не верить несчастной женщине, бьющейся как рыба об лед с выводком детишек, не было причины, поэтому все силы друзья бросили на поиски геолога Зубова. Но тщетно. Создавалось впечатление, что в Кедровогорске он даже не появлялся. Или не задержался.

Долго можно рассказывать, как добирались на перекладных до Москвы Коренных с Чернобровом. Документы, выправленные ведомством Крысолова, не подвели, но сыграла на руку и царящая по всей стране неразбериха. Поезда то и дело надолго останавливались, попуская «литерные» составы с грузами для фронта, а то и вообще расформировывались. Из уст в уста передавались страшные слухи о том, что гитлеровцы уже взяли Минск, Вильнюс, Ригу и рвутся на восток. И газеты, попадающие в руки на станциях и тут же зачитываемые до дыр, эти слухи опровергали: оставлены Красной Армией не только эти города, но и Псков, Таллин, осаждена Одесса, идут бои за Киев и Смоленск…

С каждым таким известием бывший комдив мрачнел все больше: его место было на фронте, там, где льет кровь его дивизия, а не здесь, в тылу. И Алексей едва удерживал его.

В Москве они оказались только в середине августа. Коренных никогда не бывал в новой столице, поэтому преобразившийся, подобравшийся, готовящийся к обороне город его поразил не так, как помнящего его довоенным Черноброва. Но чем дольше он жил в нем, тем больше горечи копилось в душе, тем больше хотелось, плюнув на все, взять в руки винтовку и встать на защиту страны. Какие могут быть деления на красных и белых, на большевиков и их противников, когда на карте — судьба Родины? И теперь уже его приходилось сдерживать Тарасу.

Постоянное, посменное наблюдение за домом, где жил Зубов, наконец увенчалось успехом…