Евгений Красницкий - Отрок (XXI-XII)

И вот, человек, из-за которого ей пришлось расстаться с отчим домом, разорвать все связи с родными и друзьями, оставил ее в самый тяжкий час ее жизни.

"Ну и что ты ему скажешь? Самый умный, да? Двинет он тебя, так, что костей не соберешь, вот и весь результат. А кто, если не я? Делай, что должен и будет то, что будет. Главное удивить его чем-нибудь, заставить выйти из круга, по которому у него сейчас мысли крутятся. Заставить взглянуть на ситуацию по иному. Может, получится? Все-таки я его за это время узнал, понял что-то…".

Мишка зашел под навес кузницы, сел рядом с Лавром, помолчал.

- Тебе чего, Михайла?

- Да я вот подумал: дочка у тебя, все-таки, появилась - Мишка указал на стоящую неподалеку косилку - ты ее из ничего создал, все рано, как родил…

- Вот! Ты один только и понимаешь, для них для всех это просто железяка, а мы с тобой в нее душу вложили.

- Обидно, когда тебя не понимают?

- Да и хрен с ними, пусть не понимают! Мы с тобой, Михайла, еще такое придумаем… Птицу железную сделаем и по небу полетим!

- Можно и птицу, кстати - не так уж и трудно.

- Ну?

- Надо только, чтобы на душе легко и светло было. Мы с тобой, когда ее придумывали, радостно ведь было?

- Было…

- И еще будет, сегодня жизнь не кончается.

- Что ты про жизнь знаешь…

- А вот и знаю! Вот когда новую задумку делаешь, ты сам сказал, что светло и радостно. Так?

- Ну, так…

- А если не просто так, а для кого-то, к примеру, подарок придумываешь, делаешь и представляешь, как человек обрадуется. Еще лучше же, правда?

- Тоже правда…

Лавр тяжело вздохнул и достал откуда-то из-за спины сверток, развернул тряпицу и Мишка увидел у него на ладони дивной работы женское украшение - серебряные височные кольца с подвесками.

- Что ж, мне их теперь самому себе дарить? За дочку…

- За что Андрей деда как отца родного почитает?

- Как за что? Он ему жизни в сече спас.

- Не просто спас - своей жизнью рисковал и здоровьем поплатился.

- Ну и к чему ты это?

- Девки говорили, я слышал, лекарка тете Тане рожать вообще запретила, сказала помереть может. А она тебя порадовать хотела, жизнью рискнула…

- Да что ты понимаешь…

- Понимаю, что рискнуть в один миг, сгоряча, это совсем не то, что почти целый год думать: помрешь или не помрешь? Это ж как любить надо, какой свет в душе иметь? Ну, не получилось, так ведь и у деда тогда могло не получиться…

- Мал ты еще о таком рассуждать, Вас у Фрола пятеро, могло бы и у меня столько же быть.

- Мы теперь не у Фрола, мы теперь у тебя. Ты же хотел бы, наверно, чтоб с тобой сын над твоими задумками бился, как мы с тобой над косилкой той? Я соврал, наверно, не думала Татьяна: умру, не умру. Она радовалась - подарок тебе готовила. Ты же сам сказал, что это самая большая радость?

- Да откуда ты знать можешь? Сопляк еще совсем…

- Мы же с тобой там душу видим, где она другим не видна, вот и знаю. От возраста это не зависит. Ты-то сам когда душу в железе увидел? Наверно, тоже пацаном еще был?

- Меня Кирьян покойный научил. Я к нему в кузницу все бегал, посмотреть. А он однажды возьми и спроси меня: "Ты как узор на этом браслете навел бы?". Ну я и показал, а он пошел к отцу и предложил меня в ученики взять, сказал, что я красоту понимать могу. Отец сначала ни в какую, а потом согласился. А у Кирьяна сын, хоть на кузнеца и выучился, да только самые простые вещи делать может, Сначала обижался на меня, думал я какой-то секрет скрываю, а потом, видно, понял - не дано.

- Зря, значит, обижался?

- Выходит зря…

- А ты на тетю Таню? Она же для тебя старалась, себя не пожалела… неужели не чувствуешь? Или тоже - не дано?

- Что же ты за пацан такой? Попом, наверно, станешь - так в душу залезть… Даже и прогнать тебя язык не поворачивается.

- Это не я, это отец Михаил с тобой через меня говорил, он умеет.

- Значит, правду говорят, что тебя отец Михаил чему-то такому учит?

- Он просто меня думать учит, этому тоже учится нужно… как ремеслу. И тоже - не всякому дается.

- Вот оно как… А придумки твои? Тоже - он?

- Я же говорю: думать учит. Оттуда и придумки.

- Чудеса… А не врешь?

- А зачем?

- Ну, мало ли… А если правда… Нет, не может быть, ты же дите еще, не мог ты сам… Ну, хорошо, если так, то дай совет. Или не можешь?

- Могу. Пойди к ней. Можешь не говорить ничего, просто посиди рядом, за руку подержи… А еще лучше расскажи ей про то время, когда ты ее первый раз увидел, что думал, что чувствовал… А если станет прощения просить…

- Ты ж сам говоришь, что она не виновата ни в чем.

- Я говорю: ЕСЛИ станет. Не давай ей виниться, Она жизнью для тебя рисковала.

- А это? - Лавр показал на височные кольца.

- А это - потом, когда оба душой отмякнете, а можешь и совсем не давать, потом случай будет.

- И правда, что ль, сходить? Как же это ты меня так, а? Дите же еще…

- Я же объяснил!

- Ну… я пошел тогда…

- Бог в помощь, дядя Лавр.

"Доволен? Ты хоть понимаешь как рисковал, психотерапевт гребаный? Еще и про отца Михаила наврал. Не стыдно? Нет, не стыдно. Помог двум хорошим людям, а отец Михаил, если и узнает, думаю, одобрит. Он-то ведь обязательно помочь бы попытался. Да и не врал я особенно, просто сказал то, что и он наверно бы сказал. Или близко к этому…".

Мишкины размышления прервал раздавшийся сбоку шорох.

- Мама? Ты что, все слышала?

Мать, ничего не отвечая, молча обняла Мишку и прижала его к себе.

- Мама, не надо плакать, я как лучше хотел… Я что, что-нибудь неправильно…

- Все правильно, Мишаня, все правильно, ты - молодец, только… не мог отче Михаил такого сказать. Он монах, женщин не знает… Видать и правда он тебя думать научил, вот только: не рано ли?

- Но если я все правильно… почему же рано?

- Потому, что даже правильные дела не всегда делать надо.

Только спустя полгода Мишка понял смысл сказанного тогда матерью. Понял, когда увидел, как дядька Лавр нес ее на руках через двор - от саней к крыльцу. Понял, что никому он тогда ничем не помог, и что влез со своим дурацким самомнением туда, где ему делать было совершенно нечего. Влез, не подумав, что в очередной раз выходит за пределы роли пацана, играть которую он был обязан. Играть очень старательно и дисциплинированно именно потому, что жизнь - не игра.

Как простила его за это мать? Размышлять на эту тему было совершенно бесполезно. Ответ на такой вопрос знают только матери. И это совершенно никак не зависит от того, в каком веке они живут.

В чем же тогда разница между XII веком и ХХ? Пожалуй, только в одном: в ХХ веке Мишка не смог бы сослаться на священника, но мог бы сослаться на Интернет. Только вот - подействовало бы?

После произошедшего жизнь на пасеке, вроде бы, не изменилась, только в разговорах, после долгого "обета молчания", нет-нет, да и начали проскакивать темы, касающиеся оставленного села. О том, что огороды, наверно, совсем заглушили сорняки, о том, что скоро жатва и в поле, хочешь не хочешь, надо будет выходить. В конце концов, надо было что-то решать с жильем: то ли готовиться зимовать здесь, и тогда готовить избу к зиме, то ли возвращаться в село, но было непонятно: можно ли?