Шумилин Ильич - Ванька-ротный

Были и еще причины нашей отваги и лени. Мы воевали между двух огней. С одной стороны – немцы. С другой наши доблестные тыловые начальники и командиры. Кто из них на нас надавит сильней?

Во время наступления у нас не хватало ни снарядов, ни пушек. Подвоз хлеба был с перебоями. С одной баланды не побежишь оббегать сараи и кусты. А начальство не давало нам времени спокойно лечь и лёжа умереть. Нас подгоняли, понуждали и торопили. Нам нужны были километры отвоеванной у немца земли. Каждый наш шаг стоил жизни простых солдат и ротных офицеров. Мы по дороге теряли больше людей, чем пустых гильз из-под винтовочных патрон.

Кому, кому, а русскому солдату, который прошёл войну с ротой в пехоте нужно поклониться в ноги. Он оплатил своей кровью и жизнью все нарисованные на военных картах красные стрелы. Но, к сожалению, его славное имя забыли. Победителями стали тыловые работнички от батальона и выше. Теперь они фронтовики и окопники, едрена вошь! Непонятно, кто воевал, а кто открыто прятался в тылах полка и дивизии.

Они, конечно, тоже терпели лишения и невзгоды. Во время наступления им приходилось лезть в седла и отбивать задницу, догоняя пехоту. Им приходилось ложиться спать, укрываясь в телегах. Не было у них привычных тюфяков и подушек.

О войне и о немцах они знали понаслышке. Я задал однажды комбату такой вопрос. Он взглянул на меня пытливо и увел разговор в другую сторону.

Отложим разговор, кто воевал, а кто участвовал сидя в тылу подальше от фронта. Вернемся к дороге, по которой нам предстояло идти. Там впереди нас ожидает много и всякого. Каждый шаг нашего пути нам стоит жизни.

Закончилась еще одна фронтовая ночь. От трех нежилых изб, где погибли разведчики, мы уходим на рассвете.

Ровная, покрытая свежим снегом дорога, повернула в лес. Накануне с вечера небо как-то вдруг потемнело, дунул холодный ветер, с севера налетела белая пороша. Все, что накануне размякло и хлюпало под ногами, сразу окаменело. Пространство исчезло, и перед глазами поплыла белая пелена. Идти по дороге было легко и приятно.

Где-то справа от нас километрах в трех по дороге идет стрелковая рота. Мы соседи, так сказать. Но мы друг друга не видим.

Здесь на дороге свежие следы убежавших немцев. Я смотрю на следы и считаю. Сколько их здесь отпечатано перед нами. Если следы оборвутся или уйдут, куда либо в сторону, нужно быть внимательным, можно ждать засады. Как охота за зайцем по первой пороше.

Тихий, присыпанный снегом лес стоит неподвижно. Рассвет еще не в полную силу. Но вот стали видны макушки деревьев, дорога тоже заметно светлеет.

Впереди широкий прогалок. Дорога круто сворачивает и уходит в сторону. Строений и заборов впереди не видно. Справа и слева ровное поле. На выходе из леса небольшое болото. Дорога по краю обходит болото. Лес то приближается, то отходит в сторону. Впереди пригорок. За ним видны крыши домов. Впереди, вдоль дороги тянется жердевая изгородь, около нее отдельные заснеженные деревья.

Мы подвигаемся еще вперед и поднимаемся в гору. Я внимательно оглядываю, коньки крыш, не покажется ли где над крышей голова или каска немца. Окна и завалинки изб еще не видны.

Я махаю ротному рукой. Он останавливает своих пулеметчиков. Раскрываю планшет, смотрю на карту. Хочу узнать название деревни. В самом конце поля кусты и низина, мост через ручей. Подходы к мосту могут быть заминированы. Идти по дороге или обходить деревню по полю стороной? Может вызвать из тыла саперов? Пока они притопают – время уйдет не мало. Саперы мин не обнаружат – мне за затяжку времени сделают втык.

Теперь нужно решить еще вопрос. Есть немцы в деревне или ушли из нее?

Подзываю и спрашиваю Самохина:

– Как думаешь? Есть в деревне немцы?

Самохин смотрит, качает головой и говорит:

– Не знаю!

– Посмотри на трубы. Видишь, на них сверху белой кромкой лежит свежий снег. Если бы немцы остались в деревне на ночь, они затопили бы печи. В холоде они не привыкли сидеть.

После некоторых раздумий я говорю Самохину:

– Пошли в деревню сержанта, пусть с собой возьмет человек, пять солдат. По дороге не посылай. Пусть идет по кустам огородами.

Сержант с солдатами уходит. Мы остаемся на месте. Деревня пустая. Мирных жителей нет. Доложил солдат, прибежавший из деревни.

Мы идем по дороге. Здесь и там штабеля снарядов и мин. Около крайнего дома немецкое барахло разбросано около входа. Подхожу ближе, вижу на крыльце немецкий ранец с рыжим мехом наружу на крышке. Тут же солдатская каска и несколько круглых банок с противогазами. Брошенных винтовок нигде не видать. Лежат ручные гранаты с длинными деревянными ручками целой кучей у крыльца.

Поднимаюсь по ступенькам. Дверь открыта настежь. Иду по скрипучим половицам, вхожу в избу. По середине избы стоит деревянный стол. Справа у стены двух ярусные нары, засланные соломой. С боку у нар деревянный бортик, оббитый березовой рейкой. Подхожу ближе, смотрю на рейку. Белой ствол березовой жерди распилен вдоль на две половины. Кора с полукруглых половинок не снята. Она на фоне потемневших досок сияет серебристой белизной. Плоской стороной березовые рейки прибиты к дощатому борту лежанок.

Забавно смотреть! Идет война, а они занимаются украшательством. Даже здесь на фронте они играют как маленькие дети.

Подхожу к столу, на столе стоит железная коробка. На крышке замысловатый рисунок. Крышка у коробки чуть приоткрыта. Солдат, один из тех, которых послали с сержантом в деревню, сказал мне, что в доме, возможно, стоят мины. Почему он так решил, думаю я.

Я не тороплюсь. За спиной у меня сопит тот самый солдат, который сказал о минах.

– Откуда ты взял, что дом заминирован?

– А вон за домом их целая куча!

Я стою, пожимаю плечами и, не поворачиваясь к нему, говорю:

– Сходи, принеси жердь подлиннее!

А сам думаю. Если бы не мины за избой, этой шкатулки здесь давно бы уже не было.

Солдат возвращается и подает мне длинную палку. Я отхожу от стола, поддеваю палкой под крышку и толкаю ее. Взрыва нет. В избе все на месте и тихо. Подхожу к столу и заглядываю во внутрь коробки. Ищу глазами проволочку, протянутую под стол к взрывателю мины.

На дне коробки лежат немецкие железные кресты. Их там больше полсотни, а с боку у стенки две плитки иностранного шоколада. Еще раз осматриваю стол. Все гладко. Никаких проволочек и ниток. Разгибаюсь и смотрю на солдата. Медленно одной рукой поднимаю шкатулку.

Солдат замирает, перестал даже дышать. У него перехватило дыхание, глаза не мигают. Я вынимаю обе плитки шоколада и запихиваю их в карман. Запускаю руку в шкатулку и выгребаю горсть железных крестов. Банку сую в руки солдату. Он берет ее и смотрит во внутрь, на дно. Немецкие ордена сияют холодным серебристо-черным блеском.