Феликс Разумовский - Время Смилодона

Наконец добро восторжествовало, злодеи угомонились навсегда, а положительный герой пошел себе дальше, по пути добродетели, альтруизма и духовного совершенства. Фильм закончился.

— Следующая лента про любовь. «Мокрые щелки» называется, — громко объявил бойкий абориген, а на экране уже пошло-поехало, покатилось-понеслось без всяких там титров — и так, и этак, и вот так, и стоя, и лежа, и в упор-приседе. Публика задышала, истомно напряглась, почувствовала волнение в крови. Вот это да, вот это кино, под такое не надо и водки. Как пробирает-то, до глубины души, действительно, наиглавнейшее из всех искусств…

В самый разгар действа, происходившего на кухне, один из зрителей встал, схватился за штаны и придвинулся к бойкому аборигену:

— Где здесь у вас сортир? А, в конце коридора? Спасибо.

Публика посмотрела ему в спину с презрением — что, сломался мальчонка, онанировать побежал? Не совладал с кипением гормонов?

Нет, это был совсем не онанист. И минуты не прошло после его ухода, как накрылось электричество — телевизор померк, «панасоник» вырубился, блуд на три персоны на кухонном столе внезапно оборвался на самом интересном.

— У, трагедия, облом… — Народ заволновался, подавленно вздохнул и с надеждой посмотрел на бойкого аборигена: — Кино давай, кино!

А в коридоре уже слышались шаги, негромкие, уверенные, зловеще-неотвратимые, даже и наиполнейшему кретину было ясно, что это приближается беда. Вспыхнули лампы, открылась дверь, и в комнату пожаловала добрая дюжина молодцов, рослых, плечистых и в общем-то совсем не добрых.

— Всем встать! Руки за голову и лицом к стене! Живо! Живо! Товарищи понятые, пожалуйста сюда!

Сюда — это к «панасонику», из которого гадюкой-змеей уже выползала кассета с порнухой. За распространение которой, да еще с целью наживы, гуманный и справедливый советский суд по головке не погладит. Всхлипнул, запечалился, побледнел как смерть бойкий абориген — ему уже мерещилась параша; бодро, в унисон закивали головами понятые — на лбах их явственно читалось: «нанятые»; принялись шерстить почтеннейшую публику по всей науке товарищи — документы, объяснительную, желание содействовать работе органов… Ну а Буров стоял себе у стеночки, искоса посматривал через плечо — в одном из молодцов он узнал героя, пытавшегося задержать его у бани. Вот ведь, блин, хоть и с забинтованным носом, с залепленным глазом, а на своих двоих. Ходит, гад, и не под себя.

«Да, старею, теряю форму. Все, надо переходить на диету, бросать курить и не общаться с бабами», — казнил, уязвлял себя Буров, тяжело вздыхал, правда недолго, скоро очередь дошла и до него.

— А ну документы давай!

— С собой, извините, нету. Все присутствует в полном объеме, но, еще раз извиняюсь, в соседней комнате. И краснокожая паспортина, и партийный билет, и читательский, и профсоюзный, — изобразил Буров идиота, подобострастно хмыкнул и преданно заглянул в глаза: — Разрешите принесть? Я — мухой.

— Коля, присмотри за ним, — последовала команда, и Бурова взял за локоть давешний подбитоносый молодец.

— А ну двигай, живо!

— Живо, извиняюсь, не могу. У меня геморрой первой степени, — крайне огорчился Буров. — Осложненный выпадением кишки. Показать?

— Не надо, — твердо отказался Коля, быстренько руку убрал и вытер ее о подкладку пиджака. — Ладно, двигай как можешь.

— Как начальство скажет, — ухмыльнулся Буров и у себя в комнате двинул действительно, как мог. Так, что Коля замер на мгновение, закатил глаза и безвольно грохнулся носом об пол — похоже, день сегодняшний у него не задался. — Ну вот и молодец, хороший мальчик, — похвалил его Буров, задраил дверь и принялся поспешно собираться.

Набил сумчонку, накинул плащ, с легкостью вскочил на подоконник. Теперь следовало допрыгнуть до водосточной трубы, крепко обняться с ней и спуститься на землю. Плевое дело, ерунда, к тому же на тротуаре еще опилки не убрали…

— Эх-ма, — сбросил Буров сумочку, чтобы не мешала, — шмотки, деньги, харч асфальта не боятся, цепко ухватился за трубу и принялся изображать коалу. И все было хорошо, все было преотлично, пока не вмешался случай в лице, вернее, в наглой морде огромного черного пуделя, каким изображают Артемона.

— Ряв! — сказал он Бурову, когда тот был на полпути, схватил зубами сумочку и резво поволок вдаль, только замелькали задние, в фальшивых галифе, лапы. Учуял, видно, гад, краковскую полукопченую в количестве полутора килограммов.

— Стой, сволочь, — прошептал Буров, ибо подавать голос в полной мере не решался из соображений конспирации. — Шкуру сдеру! Чучелом сделаю!

Какое там, лохматый паразит не обернулся даже. Просто сбавил ход, остановился и принялся с рычанием вгрызаться в сумку. Колбаса не колбаса, бельишко не бельишко… Господи, не допусти, чтоб финансы взял на зуб!

— Ну, Каштанка… — Буров сконцентрировался, завис на руках, мягко, по-кошачьи спрыгнул на землю и разъяренным тигром кинулся по шкуру похитителя. — Ну, сейчас все будет тебе, как в Корее. [270]

Только как в Корейской Народной Республике не получилось. Пудель уже пребывал в компании с хозяйкой, которая стыдила его, ругала, пыталась всячески отвлечь от сумочки и называла Барсиком. Держалась она от питомца на расстоянии вытянутой руки.

«Так, значит, еще и Барсик?» — удивился Буров, подбежал поближе и удивился еще больше — в хозяйке пуделя он узнал свою избранницу, которую сегодня одарил букетом. Признали и его — с улыбкой изумления, сиянием карих глаз и бархатными обертонами в голосе.

— А, загадочный незнакомец! Ваш букет великолепен…

— Не стоит благодарности. Он похож на вас.

Буров усмехнулся, вошел на дистанцию и, мастерски чувствуя момент, вырвал-таки свое имущество из цепких звериных лап. За что был немедленно наказан — с размахом тяпнут за ногу и лихо, трехэтажно облаян. Не хуже их сиятельства Орлова-Чесменского, [271]только на собачий манер.

— М-да. — Буров посмотрел на испоганенные штаны, на обслюнявленно-пожеванную сумочку, горестно вздохнул. — Друг человека. Его от бешенства-то хоть прививали?

— Да не подумайте чего плохого, у нас заразы нет. Мы просто балуемся сегодня, в игривом настроении. — Хозяйка, сдерживая хохот, прикусила губу, в глазах ее, под длинными ресницами, играли бесенята. — А штаны вам мы готовы компенсировать всеми нашими доступными способами. Ну, чего желаете? Как у вас, загадочный незнакомец, с воображением, а?

Веселая такая девушка, общительная, ничего не скажешь. С фигурой, с языком. Похожа на Венеру Милосскую, только с руками, в мини-юбке и с румянцем во всю щеку. А вот пудель, сволочь, на цербера похож. На цепь бы его, к дубу, на пониженную жирность…

— С воображением у нас все в порядке…