Кир Булычев - Штурм Дюльбера

– Не ревнуй, – сказала Раиса, – и пойми: я тебе не жена и не любовница. Ты ведь тоже ко мне приехал, потому что квартира нужна. А Елисей добрый, солидный, эсдек, может, после революции будет большую роль играть. Так что я ему не говорила, что ты у меня есть.

– И на том спасибо, – мрачно сказал Коля. Неприятно было сознавать, что Раиса кругом права. Если бы она прибежала с утра, воскликнула бы, как она любит Колю, предложила бы жить здесь, обещала бы свою верность – ему тоже было бы неприятно. Менее всего он намеревался привязывать себя к этому сложенному из плит, под черепичной крышей белому домику, сопливому мальчику Витеньке и мягкой шелковой наседке Раисе. Но неожиданная в ней трезвость и даже жесткость, освобождая Колю от обязанностей, чем-то унижала.

– И только не вздумай, – сказала Раиса, искренне и весело улыбаясь, – попрекать меня. У меня после мужа никого, кроме тебя и Мученика, не было. На что мне? Вставать будешь? Завтрак на столе.

– Что в городе? – спросил Коля за завтраком.

– Елисей говорит, – ответила Раиса, намазывая ломоть булки ломким, из погреба, маслом и кладя сверху шмат ветчины, – что немцев резать будут. Одного уже зарезали. Или застрелили. А я его спросила: а как вам, евреям? Ведь вас всегда в первую очередь? А он смеется и говорит – нас погодят, потому что мы Россию немцам не продавали.

Коля представил себе этого Мученика, из анекдота – длинноносого, с пейсами, обсыпанного перхотью и говорящего с глупейшим акцентом.

– Говорят, – продолжала Раиса, – что патрули у всех документы проверяют. Как увидят немецкую фамилию – сразу к стенке.

Она посмотрела на Колю, склонив голову. И Витенька, подражая маме, тоже склонил голову. Раиса знала, что фамилия Коли – Беккер – куда как немецкая.

– Я документы дома оставлю, – сказал Коля.

– Ты далеко не уходи, – сказала Раиса. – Неладен час кто заподозрит.

– Я буду осторожен, – сказал Коля. Он понимал, что нельзя сидеть, держась за юбку этой женщины. Революцию не пропускают, даже если кто-то охвачен шпиономанией.

У Раисы были пиджак и пальто, оставшиеся от мужа. Коле уже приходилось в них ходить по улицам, когда он не хотел встречи с патрулем. Но на этот раз наряжаться шпаком в городе, где две трети мужчин – военные, не захотелось.

– К обеду будешь? – строго спросил Витенька, которого собирали гулять на улицу.

– Буду, буду, – сказал Коля, уже не сердясь на Раису.

Та почувствовала, что Коля не сердится, и сказала ему тихо:

– Я Елисею сказала, что теперь ты у меня. Чтобы он больше не надеялся.

Она поднялась на цыпочки и поцеловала Колю в губы.

У Раисы Федотовны еще недавно был супруг. Этому большому деловитому мужчине нравилось что-нибудь делать руками. Он всегда чинил, строил и почитал своим долгом оберегать Раю от тяжелого труда. Муж был крепким, вечным, и Раиса ночами просыпалась от счастья, потому что можно было потянуться и всем своим мягким телом обволочь это теплое сопящее бревно. Она прижималась к мужу и боролась со сном – казалось греховным тратить на сон минуты такого счастья.

Год с лишним назад муж умер – за несколько минут умер, от разрыва сердца. Раиса так до конца и не поверила в то, что его больше никогда не будет, но первые недели брала с собой в постель Витеньку, так страшно было спать одной. Последнее время у нее появлялись любовники – правда, было их немного, чтобы соседи не особо злобствовали. Ходил Мученик, который говорил, что сделает революцию и станет министром, приезжал прапорщик Коля Беккер. Мученик, как местный, никогда не оставался ночевать, хоть и был вдов. Коля – ночевал. И порой Раиса просыпалась ночью от счастья, что вернулся муж, но оказывалось, что это – Коля. И хоть Коля был вдвое моложе мужа и куда лучше его телом и лицом, никакого счастья не получалось – от Коли не исходило защиты и надежности. Раиса поднималась, шла на кухню и там плакала.

Коля вышел на улицу – хотел сначала дойти до Нахимовского, купить там газет.

На скамейке у ворот Раисиного дома сидел гладкий, благородный молодой человек романтической внешности – орлиный нос, курчавые черные волосы, карие блестящие глаза. Человек был в широкополой шляпе и крылатке и при всей непохожести на Максима Горького казался почти его близнецом.

При виде Коли человек вскочил и пошел рядом с ним, отставая на полшага.

– Прошу прощения, – сказал Коля, – вы хотите что-то сказать?

– Вы обо мне должны были слышать, – сказал уверенно романтический человек. – Я – Мученик, Елисей Мученик. Я должен вам сказать, что люблю Раису Федотовну, да и давно люблю. Потому я попрошу вас покинуть этот дом, чтобы не ставить под сомнение репутацию дамы моего сердца.

Мученик был гневен, он махал длинными руками, не думая, что его могут услышать прохожие, и в любой момент, как показалось Коле, в его руке мог сверкнуть булат.

В то же время он был нестрашен, как распустивший перья чибис, старающийся отвести от гнезда куда более крупного хищника.

– Простите, – Коля не выносил, когда ему начинали указывать, особенно те, кого он считал стоящими ниже себя, – какое вы имеете право так разговаривать со мной?

– Право любви! – воскликнул Мученик. – Право страданий!

В своем пафосе Мученик был забавен, и Коля великодушно простил его.

– Не суетитесь, – сказал он. – Я уеду. Кончу дела и уеду. Мое отношение к Раисе чисто приятельское – она приютила меня на несколько дней.

– Вы даете мне слово? – воскликнул Мученик. – Вы искренне не претендуете на ее руку? Вы не увезете ее с собой?

Театральность этих восклицаний выходила за пределы разумного. Или Мученик был сумасшедшим, или ломал комедию.

– Слово джентльмена, – сказал Коля, полагая, что Мученику приятно такое выражение, ибо джентльмены дают слово только себе подобным.

– Замечательно, – заявил Мученик куда более трезвым голосом. – Видите лавочку, мы сейчас посидим на ней и выкурим по папироске. У меня хорошие папиросы – я только что привез их из Керчи. Мне приходится немало ездить.

Они уселись на лавочку под каштаном. Было тихо, мирно, никакой революции в этом садике не намечалось.

– Я человек двухслойный, – признался Мученик. – Внешне я солидный и респектабельный торговый посредник. В душе – страстный революционер и романтик. Я еду делать свои дела и зарабатывать деньги. Это для обычных людей. Затем я переодеваюсь, меняю личину и оказываюсь одним из самых страшных революционеров Крыма!.. О нет, не смотрите на меня так, господин прапорщик! Я сам никогда никого не убил, но я организатор. Люди подчиняются мне, не подозревая чаще всего, что оказываются игрушками в моих руках.

И Мученик показал Коле свои руки – руки музыканта или хирурга. Очень красивые руки.