Кир Булычев - Наследник

А Глаша заговорила вновь, словно читала текст:

– Я думаю, что ты увидел здесь другую девушку, молодую, нежную, но то чувство, которое ты испытываешь к ней, в тебе еще не связано с любовью плотской. Ты разделил как бы любовь надвое. То, что тебе и помыслить трудно с ней, ты испытал ко мне.

– Ничего подобного, – возмутился Андрей, поражаясь тому, что Глаша прочла его мысли.

– Я не обижаюсь. Если бы я не захотела, ничего бы не было.

Она притянула Андрея к себе и стала целовать. Андрею было душно, ее поцелуи щекотали, и Глаши было слишком много, как будто Андрею дали большой шоколадный торт, первый кусок которого поедаешь с жадностью, но потом задумываешься – протянуть ли руку за вторым. Но сравнение с тортом, так и не успев толком оформиться в голове Андрея, забылось, так как от поцелуев Глаши и тесного прикосновения ее груди, ее бедер, живота в Андрее возникла дрожь вожделения, и он стал отвечать на ее поцелуи, становясь все настойчивее и грубее, и тогда Глаша стала уступать, обволакивать его, раскрываясь навстречу, горячо и влажно…

Когда Андрей лежал, вытянувшись и стараясь не прикасаться к слишком горячему телу Глаши, она лениво поднялась с постели, подобрала с пола брошенное платье и панталоны и сказала, будто ничего не было:

– Отдохни, Андрю-уша, поспи немного. Тебе ехать долго.

– Спасибо, – сказал Андрей. Он был опустошен, не мог шевельнуть пальцем и благодарен Глаше, что она первой поднялась и ушла.

Она выбежала, не одеваясь и прижав к груди свои вещи, босые ноги простучали по коридору. Андрей не знал, хорошо ему или плохо, да и не желалось думать. Кровать тихо покачивалась, словно на волнах. Потом Глаша заглянула снова, она была уже одета. Она принесла влажное махровое полотенце и спросила:

– Можно, я оботру тебя? Будет прохладнее.

– Спасибо, – сказал Андрей.

Глаша обтирала его нежно, быстро, как ребенка. Андрею сразу стало легче дышать. Глаша откинула штору.

– Спасибо, – сказал Андрей.

– Ты спи, спи, милый мой. – Глаша наклонилась и коснулась губами Андрюшиной щеки.

– Спасибо, – повторил он и мгновенно заснул.

Его разбудила Глаша.

Она сидела на стуле у кровати, видно, давно сидела, глядела на Андрея.

– Андрю-уша, – сказала она тихо, – вставай, через полчаса автобус.

Андрей от ее голоса вскинулся, уселся на кровати, увидел совсем близко ее лицо и сразу все вспомнил. Лицо было таким милым и глаза такими любящими, что Андрей сразу сказал:

– Я останусь здесь. Я с тобой останусь.

– Глупости, – сказала Глаша, чуть улыбнувшись. – Ни к чему тебе здесь оставаться. У тебя своя жизнь.

Андрей резко поднялся, и в голове все пошло крутом. Пришлось опереться на подставленную руку Глаши – та словно знала, что будет, протянула ее.

– Перегрелся ты немножко, – сказала Глаша быстро, словно не хотела, чтобы Андрей возражал ей. – Ну ничего, ветерком продует, придешь в себя.

– Глаша!

– В следующий раз приедешь, поговорим.

И Андрей сразу, с готовностью, подчинился этому решению.

– Я бы чаю выпил, – сказал он. – Можно?

– Ты компот выпей. – Глаша показала на стакан, стоявший на столике у кровати. – Я самовар не поставила, а теперь времени нет. Пора тебе.

– Ты хочешь, чтобы я уехал?

– Да, – сказала Глаша, – хочу. Так всем лучше.

Андрей хотел ее поцеловать, и Глаша покорно подставила ему губы, но отозвалась на его ласку без страсти.

– Не сердись, – сказал Андрей.

– Может, это ты на меня сердиться будешь. Мне-то что сердиться. Что было – то было.

– И все-таки ты жалеешь?

– Господи, ну и приставучий ты! – вдруг рассердилась Глаша. – Я ни о чем не жалею. И если обо мне вспомнишь, так и знай.

Она говорила это упрямо, будто себя убеждала. Будто кому-то еще, невидимому, хотела доказать.

Андрей выпил компот. Компот был слишком сладким.

– Я долго спал? – спросил он, одеваясь. Он не стеснялся своей наготы перед Глашей.

– Полчаса проспал. Ничего, в автобусе доспишь, там сиденья со спинками.

– Ты меня словно гонишь.

– Гоню.

– Почему? Ты меня не любишь?

– Я тебя люблю больше… больше, чем… дозволено. Не удивляйся, потом поймешь. Но и меня постарайся понять.

Глаша помогла сложить в чемодан вещи, даже не забыла, положила туда связку крупного красного лука, который так любит тетя. Потом вдруг спохватилась. А письмо где? Где письмо Сергея Серафимовича? Конверт где? Где конверт с деньгами?

Конверт лежал на полу, у кровати, и Андрей сразу вспомнил, почему он оказался там. «Как странно, – думал он, застегивая сорочку. – Мы разговариваем, словно ничего особенного не произошло. Она даже ворчит. А я сейчас уеду, словно так и надо».

Глаша буквально вытолкала Андрея из дома.

– Ты только-только дойти успеешь. Только-только.

Андрей спустился в сад. Глаша несла чемодан следом. Филька замахал хвостом, но не подошел попрощаться. Он измучился от жары. Легкий теплый ветерок шевелил листья винограда. Велосипед отчима стоял прислоненный к стене, он был в пыли, Глаша довела Андрея до калитки.

– Ну, с Богом, – сказала она.

– Я к тебе приеду, – сказал Андрей. – Зимой приеду. На Рождество. Не к нему, а к тебе, ты понимаешь?

– Посмотрим, – сказала Глаша. – Да и говорить так нехорошо.

Андрей хотел поцеловать ее. Глаша уклонилась.

– Не надо, – сказала она. – Мы с тобой свое отцеловались.

Она стояла в калитке и смотрела вслед, пока он не скрылся за поворотом. Андрей обернулся, увидел, что она стоит, помахал рукой. Глаша подняла руку, и рука упала. Глаша плакала.

– Я вернусь! – крикнул Андрей.

Ветерок с Ай-Петри, скатываясь к морю, принялся разгонять дневной зной. Навстречу попадались люди, проехал в гору извозчик. На нем сидел давешний рыбак в соломенной шляпе. Он узнал Андрея и погрозил ему пальцем. Рыбак был пьян и весел.

И эта встреча как бы ножом отрезала то, что было в доме отчима, потому что рыбак был там, на море, рыбак был тогда, когда рядом плыла Лидочка, и над рыбаком они вместе смеялись. Встреча с ним сейчас была как бы напоминанием свыше, укором, которого Андрей до того не ощущал. Очевидно, если существовали какие-то нити, что связывали его с доброй Глашей, то с каждым шагом они истончались и ослабевали, так что случайная встреча с рыбаком, происшедшая, когда нити превратились в паутинки, оборвала их мгновенно и отбросила Андрея на берег моря.

Это возвращение было неприятным, потому что Андрюша изменил своей прекрасной даме, чего ни один порядочный рыцарь в давние времена себе не позволял. Спасительная формула «Королевам не изменяют с королевами, королевам изменяют со служанками» Андрея не спасала, потому что Глаша, будучи служанкой, конечно же, таковой не была.

Оборвав нити нежности, связывавшие его с Глашей, Андрей постарался рассуждать трезво, что с трудом ему удавалось, так как все события последних двух дней не укладывались в нормальное течение жизни и в памяти как бы громоздились одно на другое, образуя причудливую и неустойчивую пирамиду. Андрей подумал вдруг, что сейчас он может встретить отчима, который должен возвращаться с конференции, но которого он встретить бы не хотел. И от нежелания увидеть Сергея Серафимовича он ускорил шаги и даже свернул потом в небольшой переулок, путь которым был длиннее, чем по улице… Тут он остановился и уронил чемодан прямо в пыль. Он же не сошел с ума! Он своими глазами видел велосипед отчима у дверей дома, когда уходил. И даже обратил внимание на то, что велосипед покрыт пылью. Значит, отчим был дома? И не захотел его увидеть? Он догадался? Он увидел, подслушал, что произошло между ним и Глашей? Или приехал позже, когда Андрей спал? Это было бы счастьем, если позже. Но почему тогда не спустился попрощаться с пасынком? И почему Глаша так странно вела себя?