Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5

Так что, все попытки наладить обучение натыкались на вечный недород студентов и ответно-прохладное отношение к сей обязанности академиков. Мол, некого учить — и слава Богу! Ломоносов с Иваном Шуваловым, огорченные провалом очередного своего приступа к сей фортеции (в сорок девятом году, когда новый проект университетского регламента был раскритикован Тепловым и Шумахером и отклонен, как несоответствующий состоянию учащих и учащихся), тогда уже начали задумываться, не перевести ли дело в Москву. Набрать некоторое число достаточно подготовленных, но не служащих пока еще молодых людей там вышло бы вернее, чем в Петербурге. Фаворит как-то раз меня спросил, не желаю ли я споспешествовать успехам просвещения в России, предоставив некоторую часть капитала.

— А на то, что найдутся желающие получить образование на собственный счет, надежды нету? Доставшееся даром люди, как правило, не ценят. К тому же… Знаете ли, Иван Иванович, на мои деньги содержится множество школ. Цифирных — больше всего, через них все сыновья работников проходят, кроме заведомых дурней. Способные и старательные идут дальше. Самая высшая ступень, коя готовит будущих инженеров, навигаторов и торговых приказчиков, по изощренности преподаваемых наук славнейшим европейским университетам мало, чем уступит. Но это совсем иные заведения. У шотландских наемников есть поговорка: «he who pays the piper calls the tune». Кто платит волынщику, тот и заказывает песни.

— Александр Иванович, какая разница, будет ли за обучение юноши платить его родитель, или казна, или некий приватный благотворитель…

— О-о-о, дорогой мой… Разница огромная! На казенный кошт — выйдет еще один кадетский корпус, только для статских. Называться он может как угодно: университетом, коллегиумом, академией, — только дух его и сущность отнюдь не название определит. Касательно приватных благотворителей… Нигде в мире они не обеспечивают содержание сколько-нибудь значительного числа студентов. Для малого числа одаренных талантом бедняков это годится, но ведь я же захочу получить выгоду от своей щедрости! Пусть, скажем, выученные на мой счет отслужат в моих компаниях семь лет по контракту, как английские indentured servants…

— Побойтесь Бога, Ваше Сиятельство!

— Ладно, шесть лет пускай отслужат. В этом случае будет естественно, коли я стану профессорам указывать, чему и как сих стипендиатов учить. В настоящем университете, как Вы, несомненно, понимаете, подобному влиянию сторонних персон вовсе не должно быть места, равно как вмешательству со стороны властей государственных или церковных. Ну, ежели там не проповедуют бунт или ересь, что должно пресекаться по закону. Науки остаются вольными лишь до тех пор, пока платят за них сами учимые. Суть университетской системы окажется искажена и подорвана, если деньги пойдут извне: о подлинной автономии в таком случае не будет и речи. Тогда уж лучше учредить ряд специальных школ с высоким уровнем обучения, не претендующих на невозможные в наших условиях привилегии.

— Можно надеяться, что со временем люди достаточные оценят преимущества образованности, особенно, если государыня согласится принимать в службу после университета сразу на два или три чина выше. Но в начале непривычного дела участников его надо льготить. Не Вы ли, Александр Иванович, постоянно твердите, что знать нуждается в непрерывном пополнении талантами, вышедшими из простого народа? Вот Вам и возможность: коли хотите поддержать, сделаете много пользы, — даже если по первому времени сей университет окажется далек от совершенства.

Молодой камергер был во многом прав. Я обещал ему значительную субсидию, если замысел этот когда-нибудь придет к воплощению. Однако, прежде, чем дело сдвинулось с места, над моей головою сгустились тучи столь мрачные, что стало просто не до того. Пришлось озаботиться, как бы в Сибирь не укатить!

А началось — с непокорства заводских крестьян. Не моих: демидовских. У покойного Акинфия был младший брат, Никита Никитич. Обойденный при разделе наследства, он упрямо стремился догнать первенца в фамильном ремесле, расширял дело с чрезвычайной быстротою и частенько возмещал недостаток денежных средств для строительства новых заводов, безбожно урезая плату работникам. Незадолго до того, купил он у князя Репнина большое имение в Обоянском уезде. Крестьяне, весьма наслышанные о деловых обычаях знаменитого промышленника, встретили явившихся утвердить их за новым владельцем служителей Вотчинной коллегии на границе владения, полуторатысячной толпою с дубьем и рогатинами. Мол, без кровопролития не покоримся: умрем, но под Демидова не пойдем! Испуганное начальство продажу имения отменило. Дало слабину — и тем открыло ящик Пандоры. Желающих освободиться от заводской неволи явилось множество. Под Малоярославцем, на парусной и бумажной фабрике коллежского асессора Гончарова, работники не только явили непокорство, но и составили настоящий воинский отряд, разбили посланную на их усмирение команду, отняли у нее пушки… Лишь бригадир Хомяков с тремя полками смог затушить разгоревшийся бунт. Прежде, чем разобрались с гончаровскими мастеровыми, восстала Ромодановская волость Калужской провинции, купленная все тем же Никитой-младшим и его сыном Евдокимом у графа Головкина. Беглый солдат, знающий правильную службу, обучил мужиков строю. Даже и не одних мужиков: бабы и девицы, в изрядном числе, облачились в мужское платье и тоже взялись за оружие. Вообразите, по сей детали, степень ожесточения. Полковник Олиц, с целым батальоном в пятьсот человек, оказался этими фуриями разгромлен и взят в плен. Два офицера и три десятка нижних чинов убито и умерло от ран; потери противной стороны, значительно сие превзошедшие, ничуть не устрашили крестьян. Хомяков, победитель при Малоярославце, отправлен был на ромодановцев со своею бригадой — но в этот раз не преуспел. Сжег несколько деревень и захватил бунтовщиков человек двести, однако большая часть разбежалась и составила многочисленные вооруженные шайки, кои по всей округе ни прохода, ни проезда не давали. Дело пришло в Сенат. Будь я помоложе, точно предпочел бы смолчать или больным сказаться…

Только у старости — свои права. Старикам терять нечего. Жизнь прожита, будущего нет все равно. Погибнуть в бою счастья не выпало. Одна осталась радость: говорить людям правду в глаза. Не всю, конечно, а то не поглядят и на седины, загонят на Соловки, как Толстого; и все же предел дозволенного с возрастом заметно отодвигается.

— Господа сенаторы; я большею частью согласен с высказанными тут мнениями о непростительной слабости действий бригадира Хомякова и особенно — Вотчинной коллегии, подавшей крепостным людям ложную надежду улучшить свою участь путем непокорства и бунта. Возмущение в Калужской провинции, так или иначе, придется давить силой. Теперь уже никуда не деться, к сожалению. Государство погибнет, ежели начнет в подобных случаях уступать.