Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5

Еще более ценным для меня даром сделалась опала Али-паши. Султан Махмуд не простил «сыну лекаря» неудачи. Живота, правда, не лишил, а отправил в ссылку на Родос. Его место занял возросший в недрах янычарского сословия Тирьяки Хаджи Мехмед-паша, известный выдающеюся даже среди янычар жестокостью и проистекающим из нее талантом понуждать подчиненных к трудам. Еще он славился нездоровым пристрастием к опиуму. Ожидали, что сей великий муж окажет достойный отпор неверным. Видимо, султан полагал, что надобна твердая рука, которая укрепит пошатнувшееся османское войско. Что же до головы — так это предмет второстепенный.

Надежды на нового сераскира недолго тешили публику. Пришли вести с востока — и вся держава османская содрогнулась от ужаса. Под Карсом и Мосулом Надир-шах и сын его Насралла-мирза почти одновременно одержали сокрушительные победы над двумя турецкими армиями. Русские и персияне подступали с разных сторон; шах опять хвастал, что скоро встретится с Шайтан-пашою на Босфоре. Остановить Надира было некому: левенды-наемники, составлявшие основу турецких сил в Азии, частью разбежались, частью находились в состоянии открытого бунта. Денег нет, воинов — тоже. Что с врагами надо мириться — хотя бы, для начала, с кем-то одним, — говорили уже на улицах Константинополя.

Надворный советник Вешняков, резидент наш при султанском дворе, некстати умер за пару недель до этих событий. Турки в сем нисколько не виноваты: Алексей Андреевич долго и неизлечимо болел. Печать близкой смерти столь явно его отметила, что даже нехристи пожалели вражеского посла и не заточили, как у них принято, в Семибашенный замок. Румянцев-старший, тоже наделенный дипломатическим характером, сидел в Киеве, мучимый грудною жабой. По всему выходило, что посольские дела выпадают исключительно на мою долю. Ну, вот и хорошо. Так хорошо, что даже не верится: сначала провести войну полностью по своему плану, потом по собственному же разумению заключить мир — заветная мечта любого военачальника. Да только не бывает сего: диавол непременно сунет в колесо Фортуны свой хвост и все испортит! Или нет? Попробовать, во всяком случае, стоит.

Под претекстом переговоров о размене пленных, отправил фон Реймерса в Силистрию. Сераскир принял лифляндца нелюбезно и даже с надменностью: будто не османская армия претерпела конфузию и нуждалась в унятии оружия для восстановления сил. Отход за Дунай, как предварительное условие перемирия, отверг с порога. Вкупе со сведениями из Города, сие пробуждало подозрения о склонности Порты учинить армистицию с Надиром, дабы с удвоенной силой обрушиться на русских. Французский посол при дворе Махмуда, граф де Кастеллан, старался о том по мере возможности, желая не допустить вмешательства нашего в европейские дела на стороне королевы венгерской. Продажные сановники турецкие, жадные до рассыпаемых им денег, с легкостью позабыли несчастья своего отечества, проистекшие из такого же точно втягивания оного в польскую войну двенадцать лет назад, и дружно призывали к борьбе с неверными до полной победы.

Судьба Европы, меж тем, находилась в шатком равновесии. Карл Виттельсбах, баварский курфюрст, чешский король, римский император и верный союзник Людовика Пятнадцатого, понес ряд тяжких поражений и с горя умер; все клонилось к возвращению императорской короны в Вену, через супруга Марии-Терезии Франца Лотарингского. Фридрих Прусский, встревоженный успехами ограбленных им Габсбургов, снова бросил на чашу весов свой меч, — но, после овладения Прагой и половиной Богемии, оказался втянут в сложное и малопродуктивное маневрирование. Регулярно одерживая верх в столкновениях с превосходящими силами австрийцев, он, тем не менее, отступал, дабы не быть отрезанным от своих магазинов, и вскоре утратил большую часть завоеванного. Победа Морица Саксонского при Фонтенуа и взятие французами Турне в известной степени компенсировали отпадение Баварии от профранцузской коалиции, а возгоревшийся в Шотландии якобитский бунт отвлек британцев от континентальных дел. Зато интриги островитян в Санкт-Петербурге увенчались полным успехом. Канцлер Бестужев, то ли вспомнив сочиненный малограмотными подьячими родословец, производящий канцлеров род от мифического англичанина Беста, то ли будучи куплен с потрохами, ратовал за скорейшее примирение с турками — для выступления на помощь Венскому и Дрезденскому дворам. Против резонабельного трактата с Портой Оттоманской ни один разумный человек не стал бы возражать: для правильного баланса выгод и потерь, война должна быть как можно более скоротечной. Да как того добиться, коли неприятели ни пяди уступить не хотят?!

Мнилось, султан и его советники почитают русских менее опасными, нежели персиян под водительством пьяного от крови Надир-шаха; стремление же к миру почитают признаком слабости. Убедить их в неправоте сего суждения можно было лишь силой оружия. И делать это надлежало без промедления.

За что не люблю коалиционные войны, так это за необходимость все время оглядываться: не намерен ли тебя предать твой союзник? И ежели намерен — то извернуться и опередить его в сем малоприличном деле. Конечно, с волками жить — по волчьи выть. Венский двор на моей памяти дважды заключал сепаратный мир с турками, оставляя русских наедине с опасным врагом. Персидский шах в прошлую войну поступил еще хуже. Получив, под союзное обязательство, Баку, клялся и божился не унимать оружия против султана; однако нарушил сии клятвы, как только османы сделали ему достаточно выгодное предложение. Но, тем не менее, самому действовать в таком же духе… Очень не хочется. Разве по крайней нужде.

Мои шпионы из Константинополя доносили о почти беспрерывных бдениях Дивана. У турок секретничать не принято: все, что говорится во дворце Топкапы, достаточно быстро становится достоянием весьма широкого круга лиц. Так вот, главным предметом споров служили пределы возможных уступок шаху, надобных, дабы склонить сие порождение Бездны к милосердию; эвентуальные уступки российской императрице почему-то не обсуждались вовсе.

Ну, не обидно ли?! Всего лишь за год я отнял у Порты две обширных провинции, привел к успеху стратегический замысел, в осуществимость которого не всякий верил, — а безродный тать, удавивший законных наследников и нахальством влезший на шахский трон, одною баталией внушил туркам гораздо больший трепет! Правда, масштаб сей баталии впечатляет: говорили о ста сорока тысячах турок, из которых четвертая часть была убита, ранена или пленена; остальные, большею частью, разбежались. Еген-паша, командовавший султанской армией, то ли наложил на себя руки, не вынесши позора, то ли был убит собственными взбунтовавшимися воинами.