Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5

Мы переглянулись с присутствующим на совете Ласси: фельдмаршал подтвердительно улыбнулся. Общая с ним позиция была обговорена и согласована заранее. Впрочем, возражений не последовало ни от кого: твердую и благородную резолюцию акцептовали единогласно.

Шетарди, полагаю, был весьма неприятно фраппирован, получив на свои заявления в пользу шведов резкую отповедь. Ни дружба его с императрицей, ни отношения с вельможами не позволяли предполагать столь сурового отпора. Но на что иное он мог надеяться, вывалив перед нами все то merde, которое прислали ему из Парижа? Был момент, когда маркиз производил впечатление самостоятельной фигуры с чрезвычайно широкими полномочиями; однако при первом же несогласованном шаге родное министерство вновь натянуло ему вожжи. Посол, хоть и менее скован дисциплиною, нежели солдат в строю, все же исполнять приказы обязан. Кто вправе считаться его главнокомандующим: сам ли король, или престарелый кардинал Флери, или Жан-Жак Амелот, барон де Шатийон-сюр-Эндр, судить не берусь. В парижских высших сферах процедура принятия решений весьма запутана. Могу сказать только одно: кто бы ни вел иностранную политику Франции, он исходил из ложных представлений касательно отдаленных государств.

Следует отдать должное англичанам: в то трудное для Британии время их дипломатия действовала с гораздо большим искусством, нежели французская. Сэр Сирил Витч, не обладая ни светскостью Шетарди, ни столь важными в посольском деле запасами выпивки, лишен был возможности употреблять вошедшие ныне в моду шарлатанские приемы. Француз ведь как рассчитывал? Подпоить простодушных варваров, усладить их уши добрыми словами, в крайности подкупить кого-то — и хватит с них! Словно с американскими краснокожими: приобрести целую страну за бутылку вина и дюжину ниток стеклянных бус. Не на тех напал! Теперь к высокомерию, от века поселившемуся на его холеной физиономии, частенько примешивались кислые тона обиды и недоумения: как смеют эти грязные русские отвергать руку дружбы, протянутую славнейшим из королей?! Наверно, вельмож цесарцы подкупили! В противность маркизу, баронет Витч довольно быстро понял, что для успеха его миссии следует искать баланс государственных интересов, следуя старому, как мир, правилу «do ut des». Не то, чтоб он совсем отбросил мечты с приобретении выгод для своей страны без надлежащего эквивалента — однако, вразумлению поддавался. Пределом желаний англичан виделось возвращение России в орбиту спутника Священной Римской империи; минимально достаточным результатом — оборонительный союз, гарантирующий Георгу Второму защиту его немецких владений от алчности французов или пруссаков.

Сие последнее было, в общем, приемлемо: с рядом оговорок, имеющих быть включенными в трактат. И, разумеется, не даром. Что касается полной и безусловной поддержки Вены, за которую по долголетней привычке ратовал канцлер, тут я ему оппонировал — твердо, хотя с умеренностью, дабы не сыграть на руку Шетарди. К тому же, Черкасский был мне надобен, и ссориться с ним не подобало. В таких случаях наиболее уместны действия чужими руками — причем настолько чужими, чтобы и тень подозрения не упала на подлинного деятеля. Мои люди разыскали в Трансильвании и Воеводине нескольких православных священников, претерпевших гонения от направляемых иезуитами немецких властей, и надоумили сих почтенных пастырей писать о том русской императрице. Через духовника Елизаветы, отца Феодора Дубянского, жалобы достигли очей государыни. При первом же обсуждении иностранных дел в высочайшем присутствии, Елизавета скептически отозвалась на про-цесарские уговоры канцлера. Мол, не в такой еще, видно, крайности любезная Наша сестрица Мария-Терезия, раз не хочет признать за Нами равный титул, а главное — прекратить богопротивные притеснения святой православной веры, без чего ни о какой помощи даже и говорить не стоит.

Уклонившись от душных габсбургских объятий, можно стало торговаться с британцами. Хотя бы промерить дипломатический фарватер и разведать, насколько доступен путь к индийскому берегу русским судам. Моим судам, если уж быть честным, ибо все прочие подданные империи способны принять участие в ост-индской торговле лишь в качестве компаньонов графа Читтанова. Младших компаньонов — если быть честным до конца.

В самом конце зимы Елизавета отправилась в Москву, для коронации в древней столице. Двор, Сенат, Синод, генералитет и посольский корпус, как при Петре Великом, следовали за императорскою особой. Мне, впрочем, пришлось позадержаться, чтобы встретить в Санкт-Петербурге изрядную партию своих людей, возвращающихся из Европы и должных затем проследовать в Азов. Едва проскочил первопрестольную по нежданной оттепели: еще бы чуть промедлил — весь караван застрял бы на месяц из-за распутицы. За коммерческими и государственными делами, обстоятельный разговор с английским послом откладывался до тех пор, пока баронет сам не начал набиваться в гости. Может, оно и к лучшему: незачем создавать у Витча впечатление слишком сильной заинтересованности в союзе. Мы встретились лишь по окончании коронационных торжеств, когда вся Москва страдала от похмелья.

Поблагодарив за содействие в деле с «Иринархом», я, как водится, осведомился о лондонской погоде. Какими бы дурацкими ни казались со стороны некоторые британские привычки, в них прячется иногда сокрытый смысл. Эта тема — вроде пароля для своих. Чужаку все сие заведомо неинтересно. С дождей и туманов непринужденно перешли к видам на урожай, ценам на хлеб, пеньку и железо, — а тут уж уместно оказалось вспомнить обиженных мною Шифнера и Вульфа. Видно было, что жалобы соплеменников-торговцев затронули посла за живое: он и сам происходил из коммерческого сословия. Так что, не разобравшись с претензиями петербургских англичан, разговор о южных морях и начинать не надлежало.

— Видите ли, сэр Сирил, — я постарался состроить на лице максимально доброжелательное и дружелюбное выражение, — сии джентльмены возлагали слишком большие надежды на герцога Курляндского, в прямой ущерб казенному интересу. И не они одни: в Петербурге приходил ко мне Липман… Знаете его?

— Да, конечно.

— Так он плакал и жаловался, что разорен: дескать, ссудил герцогу триста тысяч, кои теперь не знает, как вернуть. Намекал на солидную долю от этой суммы, в благодарность за содействие.

— Но Вы, вероятно, отказали?

— Разумеется. По русскому закону, долги государству имеют приоритет перед частными. Более того, ходатайствовать в пользу Липмана означало бы навлечь на себя высочайший гнев…

— Императрица не любит евреев?

— А кто в этом виноват? Не он ли сам, который открыл неограниченный кредит герцогу, а бедной девушке не давал ни пенни? Ее отношение к нему персонально и к его народу в целом под этим обстоятельством и сложилось. Еще год назад все можно было исправить. Но сейчас — поздно. Вот и почтенные наши железоторговцы точно так же просчитались, уповая на благосклонность Бирона. Мне вывозная привилегия обошлась вдвое дороже, чем Шифнеру с Вульфом — а если ее пустить на вольные торги, плата была бы еще выше. Мечты о возвращении к прежним условиям абсолютно бессмысленны. При нынешней нужде в деньгах, порожденной шведскою войной, щедрость на счет казны граничит с изменой.