Сергей Извольский - Волчий пастырь [АТ]

Не закрываясь – чтобы не выглядеть смешно перед таким юнцом как я.

Чтобы никто не подумал, что он, умелый бретер, меня опасается. Глупо. В легионах на стрельбах вообще друг на друга даже незаряженное оружие запрещено под страхом наказания направлять – это же не повод говорить, что легионеры боятся?

Но кому глупо, а кому и хорошо. Решение пришло мгновенно: в момент третьего удара гонга в бросок я вложился целиком и полностью. И мой сломанный меч, его часть с рукоятью, вращаясь, устремился к противнику. Среагировать Бланшфор не успел – обломанное лезвие врезалось ему в щеку рядом с носом, выбивая глаз и снимая хороший пласт кожи, обнажая и ломая кость скулы.

Брызнула кровь, раздался сдавленный вскрик – прикрывая рукой страшную рану, пытаясь вернуть на место щеку, Бланшфор рухнул на колени. И сразу же глухо застонал от боли. Не открывая рта, он поскуливал раненым зверем, опускаясь все ниже и ниже. С его руки, закрывающей лицо, густо лилась кровь, растекаясь лужей по отполированными тысячами шагов площадке арены. Да, рана страшная, но…. Я бы, наверное, в такое мог поверить только лет двадцать, и еще плюс сто девятнадцать назад – барон явно играл.

Можно было просто подождать, но я решил рискнуть. И по широкой дуге обошел барона, оказавшись позади него. Клинок подбирать не стал, и ступал я совершено бесшумно – тишину нарушали только глухие стоны Бланшфора. Зрители хранили полное молчание – как и полагалось по дуэльному кодексу.

Оказавшись за спиной барона, я шаг за шагом приближался к нему. Бланшфор терял кровь и силы – стоны его становились все глуше, голова опускалась все ниже – вот-вот, казалось, он упадет лицом в пол. Последний шаг я сделал длинный, скользящий – занося левую руку с обломанным острием фамильного меча.

Бланшфор этого и ждал. Перехватив свой длинный меч обратным хватом, он ударил – назад, не глядя, словно делающий сепукку самурай. Только его длинный меч прошел у него под мышкой, целясь прямо в меня.

Мой длинный скользящий шаг превратился в пируэт – левой рукой, в развороте, прижатым к предплечью сломанным клинком я отбил удар Бланшфора, и на мгновенье оказался к нему спина к спине, перекатываясь через массивного барона. Отскочив от него на пару метров, я уже окончательно был без оружия – острие фамильного меча, на выходе из пируэта, осталось торчать в ухе Бланшфора. Постояв немного на коленях, он начал опадать, и через мгновение с глухим стуком рухнул лицом в пол.

Громкий вздох трибун ознаменовал окончание поединка. И сразу же на скамьях вновь забурлило гомоном. И гомоном явно недружелюбным.

Репутация – это важная вещь. Сначала ты работаешь на нее, потом она работает на тебя. Кайден Доминик Альба де Рейнар поработал очень и очень хорошо – его репутация на уровне много ниже нуля. И та бездна, с которой мне придется ее вытаскивать, сейчас только углубилась.

Потому что пусть я, в моменте разборки с Бланшфором, не совсем не прав (ну кто виноват, что его жена настолько любвеобильна и неконтролируема, тем более что Кайден в ее постели отнюдь не первый гость, прошедший мимо мужа?), но если смотреть через призму моей репутации, то я здесь и сейчас выгляжу наглым, самодовольным и удачливым мясником. А был бы кто другой на моем месте – с нормальной репутацией, за подобные действия восхваляли бы, восхищались и как бы даже и не на руках носили.

Меня же сейчас… ненавидели и презирали. Тем более что я де Рейнар, варгарианец. А любой варгарианец, как известно каждому европейцу и римлянину, перед тем как попробовать молоко матери, сначала пьет кровь своих врагов, ну или хотя бы невинных младенцев, опционально. Пьет сразу после адского пламени, конечно же – сначала пламя, потом кровь и мясо врагов, и только потом материнское молоко – и то материнское молоко можно заменить на молоко лютых волчиц.

Маятник эмоций трибун, кстати, продолжал качаться – гомон в зале вдруг снова смолк, как отрезало. Вот только в этот раз маятник не я качнул: все взгляды устремились на юную главу Великого Дома Альба, которая поднялась с места.

Алисия замерла на месте, глядя на меня сверху вниз. Если она сейчас развернутся и уйдет, это будет очередной плевок на мою репутацию. Жест крайнего презрения – доступный по статусу только индигетам Великих Домов: прервать церемонию правосудия или ранним уходом, или спуском на арену к дуэлянту.

Возможность выразить презрение или почтение.

Что ж, после того как Десмонд, пользуясь заемной силой сената, словно стервятник рвал владения ее ослабевшей фамилии, после того как я унизил ее на закрытом приеме… Поступок Алисии с уходом заранее я могу прекрасно понять.

Алисия между тем направилась по проходу трибун в сторону лестницы, ведущей к парадному выходу – к той самой лестнице, по которой совсем недавно мы спускались на арену вместе с Воронцовым и Агиларом.

Мда – смотрел я на идущую между скамей трибун невысокую и хрупкую девушку в окружении телохранителей. Уход Алисии – это неприятно, больно, оскорбительно, несет мне явные трудности, но… я предполагал, что легко не будет. Тем более после того, как этот ублюдок Кайден унизил ее прилюдно. Так что наказание демонстративным презрением от юной Альба я воспринимал даже стоически. У христиан, по-моему, подобное называется епитимья.

Вот зачем сегодня Алисия посетила дуэль: тот, кто из зала правосудия отправился на Границу, но при этом оказался отмечен презрением Великого Дома, на месте службы гарантированно подвергался обструкции. И то, что я поединок выиграл, а Великий Дом Альба сейчас крайне слабый, даже марионеточный, роль вряд ли сыграет: на местах службы я теперь буду как прокаженный, объектом всеобщего предвзятого отношения, насмешек и презрения.

Глядя на уходящую Алисию, я видел только один вариант: отдать два года жизни службой в Легионе демонов. Судя по улыбчивому оскалу их посланника, проблем в Legio Rapax от жеста презрения герцогини никаких у меня не будет. Другое дело, что после службы среди хищников у меня и путей в высший свет не будет…

И что делать?

Аудитория между тем ахнула, а кто-то из присутствующих леди даже, не проконтролировав эмоции, взвизгнул. Мой дерзкий наряд, точность Воронцова, даже обстоятельства смерти Бланшфора – вряд ли это сегодня вечером будет обсуждаться в салонах. Потому что то, что сейчас прямо сейчас исполняла Алисия, в очередной, который уже раз качнув маятник эмоций, просто не укладывалось в голове.

Ни у зрителей, ни у меня.

Умеет удивить – подумал я, пораженно поймав взгляд такой юной главы Великого Дома.

Чувствуя на себе множество изумленных взглядов, Алисия двигалась по проходу между скамей трибун. Подошла к лестнице, посмотрела наверх, в сторону выхода, замерла на несколько мгновений и… под общий громкий выдох, через который даже послышался чей-то короткий ошарашенный взвизг, развернулась и направилась по ступенькам вниз. К площадке арены. И с каждым шагом она сейчас буквально кожей чувствовала изумление лишившихся дара речи зрителей.