Виктор Сиголаев - Шестое чувство [litres]

И педаль была… не моя!

Та-да!

Я взял ее напрокат на хлебокомбинате, как это ни странно звучит. Просто мы там подшабашивали в музыкальном плане – «разбавляли» на мероприятиях народный хор. Ну и дискотеки там с танцульками разными гоняли в… женской общаге. Молчать, поручики! Всяко бывало. И хорошо тоже…

А вот с педалькой получается сильно нехорошо.

Люди мне доверились, разрешили брать ее когда вздумается. А я вот… не оправдал, что называется, высокого доверия. Я вообще не удивлюсь, если целью всего этого погрома и была та самая волшебная приставка. Гордость моя и… боль. Если ее толкнуть среди лабухов – думаю, сотни на две потянет. А то и на три. Точно, на нее охотились! Хотя бы… судя по факту ее отсутствия в чайных лужах.

Да ты, брат, Мегрэ!

– Тебя Бушнев сожрет, – проинформировал меня лучший друг. – С потрохами. А потом еще полгода доедать будет. Останки. Твои грустные, дурно пахнущие останки.

Как будто я этого не понимаю!

Бушнев – это руководитель хора певичек-народниц на хлебокомбинате. Он года три назад вытащил нас из «каморки актового зала» и превратил нашу самодеятельную шайку в увесистый ансамбль, способный профессионально зарабатывать денежку. Музыкой, кто не понял. Без отрыва от учебы в технаре. То бишь в музыке – он наш крестный папа. Сейчас, конечно, мы уже из «бушневского гнезда» упорхнули на вольные хлеба. Но по старой доброй памяти коннект поддерживаем – бренькаем иногда «на разогреве» хора и пару раз за сезон радуем «живой музыкой» великовозрастных невест хлебобулочного синдиката на безумных ночных дискотеках в общаге. Как вспомнишь, так вздрогнешь!

Аппаратурой их пользуемся опять же. Время от времени…

Ох, не напоминай!

– Ключи только у тебя и у завхоза, – заявил будто бы между прочим Вовчик, вновь демонстрируя недюжинное хладнокровие. – Тебе почему-то я доверяю. Значит, спрашивать нужно у Адамыча.

– У Сонечки домашний ключ к нашему замку подходит, – сообразил я рассеянно. – Помнишь, когда я связку потерял, мы у всех ключи стреляли? Ее, кажется, и подошел!

– Угу. Через полчаса совместного надругательства над замком.

– Больше даже.

– Можно подумать, что ты серьезно подозреваешь Сонечку. Ну да, как раз она здесь весь этот бардак и устроила!

– Не вариант. Разве что умом тронулась от твоих ухаживаний. Я просто просчитываю все версии, даже маловероятные.

– Не до такой же степени! – Вовку явно зацепили мои бесхитростные намеки и возмутительная шуточка в отношении его любимой женщины. – Сонечка уже с неделю сюда носа не кажет. Как решили, что до сессии не лабаем больше, ее и след простыл! Чего ей тут делать? Ты что, видел ее в технаре?

– Все-все, успокойся, Ромео. Не видел. И никто ее не подозревает. Это было бы очень странно. Даже для твоей странной подружки!

Надо сказать, что Вовкина полуобморочная пассия вообще не из нашего техникума. Сонечка – молодой технолог на городском хлебокомбинате, где мы ее и завербовали в наш ансамбль. Точнее, она – подгон нашего крестного отца, Бушнева. Это он мастер в поиске молодых дарований. По себе знаем.

«Алло, мы ищем таланты».

– Ты еще Адамыча заподозри! – не унимался Вовчик. – Он же ненавидит нашего брата-музыканта.

– «Стиляги американские, – вспомнил я деда-завхоза. – Шляетесь тут с балалайками своими. Сталина на вас нету». Адамыч неповторим.

– Ну!

– Несерьезно.

– Сам знаю. – Вовка поднял с пола электрочайник и подозрительно заглянул под крышку. – Накипи здесь! Чешуей отваливается. Я и не видел раньше…

– Сообщать будем? – поинтересовался я. – Директору.

– Дурак, что ли? О чем сообщать? О погроме? Или о том, что у тебя левая примочка из-под замка пропала? Чужая примочка – из-под технарского замка! Сам подумай, что Кефир тебе на это ответит.

– Ну да. Много чего ответит. И ключи отберет. Кто же это накрысятничал?

– Да кто угодно! – заявил Вовка. – Все знают, что в актовом зале вторая дверь не запирается. Там и сейчас на подоконниках зубрилы маньячные сидят, от людей прячутся. А на большом перерыве и жрут здесь, и спят на задних рядах, и в карты режутся. Проходной двор!

– Знаю.

– А фигню эту открыть и гвоздем можно.

– А чего ж мы тогда с родными ключами тут возимся? По полчаса!

– Потому что родные – это наш крест! – по-армянски рассудительно заявил Микоян. – Они уважения требуют!

– Вот сейчас вообще не смешно было!

– Понимаю.

Я сокрушенно вздохнул. Безнадега.

Наше стихийно проведенное предварительное дознание ожидаемо уперлось в тупик. И чего теперь делать? Кроме того, что неплохо бы навести порядок в каморке и убрать уже наконец эти долбаные чайные озера на полу? С педалью до сессии можно потянуть – Бушнев знает про наше вето на концерты, спрашивать не будет.

А потом?

И пусть я внутри… ну, очень взрослый человек, тем не менее выхода пока не вижу. И даже не представляю, за что ухватиться в первую очередь в предстоящих поисках.

Еще, блин, курсовая, будь она неладна!

Беда не приходит одна. Все в кучу.

Ноябрь!

К воровству у меня особое отношение – исключительно болезненное.

Как учил нас Фрейд, великий и ужасный, – ищите аномалию психики взрослого человека в детстве. Так оно и есть. В первый раз именно в детстве меня и обокрали. В третьем классе. Мощно так обнесли. Капитально.

Я тогда, на свою беду, притащил в школу коллекцию бумажных денег царских времен. Дореволюционные купюры! Выменял их на каникулах в бабушкиной деревне на глянцевые открытки советской хоккейной сборной у одного «глубинного патриота» преклонных лет. Слов нет, открытки были хороши – с цветными портретами хоккеистов и фрагментами матчей «Красной машины», большей частью – с канадцами. Но и то, что я получил взамен, было уникально! «Государственные кредитные билеты» с пугающе непривычными двуглавыми орлами номиналом от пятидесяти копеек до десяти рублей. Да-да, полтинник тоже был бумажным, хоть и не таким цветастым, как другие деньги, – жизнь оказалась полна сюрпризов. И счастья. Обмен показался мне настолько успешным, что захотелось поделиться радостью с одноклассниками.

Поделился.

Вместе со всей коллекцией и поделился. Просто пришел с перемены, а в портфеле заветной коробки из-под конфет, где я держал свое сокровище, просто не оказалось.

Знаете, что я испытал в первую же секунду? Не поверите.

Стыд!

Острый нестерпимый стыд. И не за свою вопиющую легкомысленность, хотя стоило бы, а стыд за того человека, кто эту гадость совершил. За так и не ставшего для меня известным злодея-одноклассника. Ведь что вышло? Только что этот «нонейм», этот хренов «анонимус» вместе со всем классом ахал и охал, восхищенно рассматривая загадочные бумажки, ходящие по рукам без каких-либо ограничений с моей стороны, а потом бах! – и тупо все это своровал. У меня до этого даже мысли не было как-то прятать от друзей свое богатство, сторожить, охранять, подозревать кого-то в грядущем непотребстве. Показал всем коллекцию, похвастался, а потом просто сунул ее в ранец, стоящий сбоку под партой, и умчался вместе с братанами-одноклассниками безобразия творить по школьным коридорам. По девять лет всем! Визуально даже помню, как торчала искомая коробка среди учебников на всеобщее обозрение. Сам, получается, спровоцировал… одного из «братанов».