Виктор Сиголаев - Шестое чувство [litres]

– Подожди ты. Главное! – Веня перевел дух. – У подростков что-то не то с болевыми рефлексами. Не у всех, но у большинства. Я думаю, это… наркоманы. Причем недавно вмазанные. Под кайфом. Отсюда и этот идиотский энтузиазм.

– Да, что-то такое мне тоже показалось, – буркнул Аниськин. – Я двоим, похоже, руку вывихнул, а они лишь хихикали.

– И еще. Я случайно слышал, как один пацан велел другому бежать и сообщить заказчику, что «их тут трое оказалось», дословно. Причем организатор нападения был где-то рядом. Возможно, в гостинице. Потому что… скорей всего, это он и стрелял.

– А как, как его эти пацаны называли? Ты слышал?

– Слышал…

Веня снова прикрыл глаза, собираясь с силами. Потом вздохнул и сообщил:

– Пестрый… Кличка, скорей всего.

Снова я ночевал не дома.

Аниськин признал все-таки, что план у него был… ментовский: простой, тупой и без фантазии. И если бы не Веня, нас бы просто-напросто затоптали бы, как тараканов. Массой задавили бы, несмотря на некоторую подготовку в плане единоборств. Дилетантскую. Вот у Вени – подготовка! Любо-дорого было посмотреть.

«Скорая» приехала через шесть минут после моего звонка.

Мы все-таки не «рассосались», как было велено, а дождались медиков неподалеку – переживали сильно. Ретировались только тогда, когда у «таблетки» затормозил милицейский «бобик». Пошли домой к Аниськину производить разбор полетов и время от времени опускать морально этого упрямого и бестолкового мента! Он уже даже не вздрагивал от неприемлемого для него эпитета.

Заслужил!

Зато с самого утра мы уже были у дома Сонечки – очень хотел Аниськин с ней пообщаться после того, как я выложил ему все свои подозрения. Что ж, надо признать – начал человек головой думать и по-взрослому все планировать. С этого все и надо было начинать раньше!

Техникум я, разумеется, прогулял.

А перехваченная нами на остановке Сонечка – прогуляла смену на хлебозаводе.

Обрадовалась сначала, как меня заметила:

– Ой, Витя! Привет. Тебя Вовочка послал? У нас просто… телефон дома поломался.

Врет, гражданка. И тут брешет!

– И тебе привет… Сова!

По тому, как изменилось лицо у Сонечки, понял – в яблочко! Напрочь упорхнули все сомнения: вот она – похитительница любимой педальки!

– К-какая сова, Витя?

– Ушастая! И рукастая! Зачем приставку у меня сперла?

– Подожди ты со своей приставкой! – придержал меня Аниськин. – Послушай, девочка. Мы все про тебя знаем. Даже про то, как ты соломку для Пистолета таскала. У Салмана. Было такое?

Сонечка часто заморгала, готовая тут же разреветься, не отходя от кассы.

– Было такое? Говори! – В голосе у Аниськина появился металл. – Только не ври мне, пожалуйста, подруга. И сопли прибери – хреновая из тебя актриса!

Слезинка все же побежала по белой щеке. Актриса не актриса, но…

Что-то дышать стало трудно.

– Я все расскажу, – еле слышно прошептала Сонечка. – Только… мне на смену…

– Прогуляешь! – продолжал жестить Аниськин. – Вон туда идем. В сквер. От и до хочу услышать! И без вранья чтоб…

Ментяра.

Сонечка кивнула и покорно пошла с нами.

Рассказ ее неожиданно получился очень долгим, видно, наболело у девчонки.

Вот только часть ее повествования: не поленюсь, расскажу.

Уж больно поучительно!

Итак…

Сонечка – пай-девочка, единственная дочка и любимица родителей, благообразных евреев, работающих в качестве не последних людей на городском хлебозаводе. В детстве посещала музыкальную школу по классу фортепиано, читала стихи в драмкружке, вышивала крестиком петушков на салфеточках. История падения Сонечки в наркотическую яму оказалась простой и обыденной.

Тепличный цветок из любящей семьи слишком резко попал в среду советского профессионально-технического образования: сама захотела стать поваром. Да и «фазанка», как называл папа городское ПТУ № 2, находилась непосредственно рядом с домом по улице Ефремова, родительский дом – № 1, «альма-матер» – № 2А. Бок о бок.

Вот и засосала девчонку грубая пэтэушная среда.

Справедливости ради нужно отметить, что Сонечка держалась дольше остальных своих сверстниц в силу скромности характера и преимуществ интеллигентского воспитания. Курить попробовала лишь на втором курсе. После первого в своей жизни стакана массандровской мадеры. Которым решила отметить праздничное лишение собственной девственности на одной из студенческих вечеринок. Внешне оставаясь благообразной еврейской девочкой, Соня тем не менее уже пустила на пээмже в свой тихий омут целую стаю злобных и отвязных бесов. Один и надоумил ее попробовать пыхнуть травкой. Дабы не думали, что… мама не велит. Поржали, пожрали – не испугало ее это странное состояние тела. Напротив – почувствовала, как стали уважительно посматривать в ее сторону мальчики-однокашники. Хоть и тазом медным накрылась ее первая в жизни романтическая привязанность – переключился дружок на следующих претенденток, желающих преждевременного взросления. А Соня решила, что будет… стервой. Тихой и жестокой тайной стервой, и… пусть хуже будет тем, кто на пути окажется под ее железным каблучком.

В этом месте я с горечью подумал о Вовке Микояне.

Но… продолжим исповедь наркоманки.

Ни на миг не усомнившись, Сонечка спокойно согласилась на новый эксперимент с «расширением сознания», который предложил ей очередной ее дружок – узбекский мальчик Фархад, вхожий в «семью»… Феди Достоевского!

Там Сонечка и стала штатной семейной наркоманкой. А потом – подругой Толика-Пистолета, причем при вопиющих обстоятельствах. Можно сказать, по принуждению!

Этот момент в ее рассказе оказался крайне интересным.

Тем более что Толик при жизни просто изливал ей свою черную душу – глумясь, мучая и издеваясь над своей наркомановской подружкой.

Вот что мы о нем посмертно узнали.

Мажорик социалистического розлива, юный эгоист, зацелованный родителями и вельможными родственниками всех мастей. С детства приученный получать все, что душа пожелает. На удивление – имевший множество друзей в свою юную пору. Друзей, как те утверждали, – искренних, верных и преданных. Не было у него случая проверить их преданность в более суровых условиях, за неимением оных. Вольготно и комфортно ему жилось в тепличных условиях.

Привычка быть лидером, причем обожаемым и горячо любимым, в конечном итоге сыграла с Толиком злую шутку: он действительно поверил в свою исключительность и неповторимость. Положение обязывало, и Толик инстинктивно стал стремиться ко всему новому, модному и экстравагантному. Новые фирменные джинсы, супермодные кроссовки, очки-хамелеоны, портфели-дипломаты – все это всегда появлялось у Толика прежде, чем у других. И сей факт окружающими воспринимался в порядке вещей, что лишний раз убеждало юного мажора в незыблемости его исключительного положения.