Иван Васильев - Еще один шанс [СИ]

— О, Аллах! Терпеть насмешки ещё две недели? — мурза заметался по шатру, расшвыривая ногами валявшиеся на ковре золотисто-желтые подушки и пинками раздавая «гостинцы» охранникам. Он недовольно сорвал с козьего рога изогнутую саблю, подбежал к склонившему сотнику и, резко замахнувшись с плеча, снес ему голову. Презренно оттолкнул ногой задёргавшееся безголовое тело. Голова сотника качаном покатилась к ногам оробевших охранников…

— Саип! — Огулбек нервно засмеялся. Затем оборвал смех и хлопнул в ладоши. — Поднимай нукеров. Я лично поведу воинов и раздавлю этих гяуров как поганых блох.

— Скольким, прикажешь седлать коней, о великий?

— Поднимай всех! Всех, сколько есть!

— Батюшка — кормилец, будь отцом милостивым! — благоговейно, переминаясь с ноги на ногу, жаловались челобитчики воеводе на очередные проделки купца из Таганово.

— Пришла бяда великая! — густым басом сопел мужик в суконной однорядке, опоясанной замызганным кушаком. Он тяжело поклонился, едва держась на ногах, багровый, всклокоченный, со сбитой на сторону широкой бородищей.

— Пропадаем нонча! Хиреем! Купчишка Алешка Воронцов совсем не даёт жития добрым купцам на Москве. Озорует, творит беззаконие.

— Тьфу, нехристь, вор окаянный! — другой мужичок в исступлении распахнул рубаху, рванул её в клочья, обнажил крест… — Чтоб ему ни в дышло, ни в оглоблю!

— Чего лаетесь? — князь, боярин и воевода Борис Михайлович Прозоровский — в красном атласном кафтане, в бархатных малиновых штанах и синих, шитых по голенищу жемчугом, сафьяновых сапогах произнес недовольно, страшно выкатил глаза.

— Смилостивись! — один из ябедников ронял слезы в жидкую седую бороденку, поминутно кашлял и наклонялся. — Нет силушки терпеть обиду: Проклятый анчихрист усю улицу, за Арбатскими воротами, вусмерть перегородил. Теперяча тама нет ходу телегам, каретам, возкам. Одних безлошадных путников пропускают. Да и то в чистой, опрятной одежде. Как простому люду спокойно гулять, отдыхать, проходить на соседние улицы? Товар в лавках куплять?

— Афонька, про какие — сякие лавки сказываешь? — боярин зажал в кулак длинную курчавую бороду, закряхтел. — Кто, куда и за каким товаром собрался идти? Пошто вы мне голову к обедне морочите. Там, на этом Арбате, всю жизнь был гадюшник и большая свалка мусора. Неслучайно добрые люди такие места всегда стороной обходили. А сейчас! Любо дорого поглядеть — чистота, порядок. Мусора нет. Купец всё вычистил, облагородил. Расписные лотки вдоль красивого кованого забора разместил. Лавочки для отдыха поставил.

— Батюшка, — не сдавались проплаченные конкурентами ябедники. — Так он вместе с мусором слой бесценной московской землицы снял.

— Знающие люди сказывают, что он вор, христопродавец, вывез её втихушку из города.

— И не просто вывез, а продал поганым за границу, — вежливо поправил рассказчика худощавый с плутоватыми глазами мужичонка в ситцевой рубахе. От него сильно попахивало водкой и чесноком.

— Зачем?

— Говорят, задумка у него такая, заговор тайный… Святую русскую землю собрать с наших улиц, да немцам поганым продать за ихнее злато-серебро. А иначе откуда у купчины такие ДЕНЬЖИЩА?

— Ага, продать, вместе с грязью и дерьмом! — раздражаясь, произнес воевода. — Иноземцам как раз нашего мусора и не хватает!

— Баярушка — благодетель! Отец родной, не гневись, — козлобородый поднял голову, воровато оглянулся и молвил тихо. — Токмо, это ещё не всё.

— Что ещё? — глаза Прозоровского раскраснелись и стали грозно смотреть из-под широких кустистых бровей.

— Он аспид, такой хитрющий, что не объедешь на кривых оглоблях! Взял и на место убранной земли — матушки, положил заморский цветной камень. А по краям насадил иноземной зеленой травы с басурманскими цветами. Их зловоние портит запах на улице. Прохожие нюхают цветы — теряют разум и как ошалелые бегут к нему за товарами. А к нормальным купцам даже носа не кажут.

— Ерунда… — воевода недобро усмехнулся, оскалив белые крепкие зубы. — Пусть не нюхают. Короче, если у вас всё, то пошли вон отсюдава. Чтоб духу вашего не было!

— Спаси тя Христос, надёжа — батюшка, — просители запоздало зашли с козырей. — А с позавчерашнего утра лиходей начал вообще издеваться над православными!

— Этот ирод, креста на нём нет, заставляет людишек за еду да срамную одёжку, мыть улицу!!! тряпками, смоченными мыльной водой. Они кажный божий день ползают на коленях по каменной мостовой. Горько плачут. Стонут, всуе поминая господа нашего. Шоркают каменные плитки до кровяных мозолей на руках.

— Вон, я сказал! — покраснев, запальчиво закричал боярин.

В приказную палату, расталкивая удаляющихся подкупленных страдальцев, «влетел» замыленный гонец. В пояс поклонился князю, молча расположился у двери.

— Ну, не томи, — сглотнув слюну, произнес воевода. — Сказывай.

— Только-шта получили известие. Тагановский купец держит слово: Софья Борисовна найдена. Жива, здорова. В полной безопасности. Однако, есть плохая новость!

— Да говори же, ирод!

— Ваша дочь возвращаться назад не желает!

Берег реки Яузы. Потешная фортеция молодого царя Петра Алексеевича «Стольный град Пресбурх».

На одном из берегов реки Яузы полным ходом шли земляные работы. Потешная крепость Пресбурх перестраивалась по новым, утвержденным планам генералов Франца Лефорта и Симона Зоммера. Люди, словно растревоженные мураши, копошились на строительной площадке: Расширяли стены, копали глубокие рвы, на углах фортеции поднимали крепкие башни, укрепляли бойницы. Плетенными из ивняка длинными гибкими фашинами и мешками с песком прикрывали ряды бронзовых пушек, толстопузых мортир и грозных единорогов.

— Шнеля! Шнеля! Арбайтен! — слышны выкрики иноземцев, важно расхаживающих с планами и циркулями вдоль работающих.

— И — эх-ма! — громко вздыхают мужики в ответ, забивая сваи.

— Эх-ма-и! — эхом им отвечают потешные солдаты, поднимая канатами бревна на башни.

Со стороны строительной площадки отчетливо слышен громкий стук топоров, нудное зудение длинных пил, крики, забористая ругань, хохот, свист кнутов, скрип осей.

На противоположном берегу речки, возле небольшого мостика, не смея перейти, «торжественно» собралась группа бояр. «Почетные гости» крепости вот уже почти час высматривали среди присутствующих длинного как жердь, худощавого подростка в вязаном колпаке, в одних немецких портках и грязной рубашке, лихо катившего по доскам тачку с мусором, при этом смрадно дымящего трубкой. Узнав в грязном бесстыднике миропомазанное величие, они чинно сняли горлатные шапки, начали кланяться, упали на колени, уткнулись бородами в землю.