Сергей Васильев - Сталь императора [litres]

В последнюю неделю января 1901 года «фирма» Григория Андреевича планировала выход в свет. Дебют должен был получиться оглушительным, при большом скоплении народа и привести к тектоническим политическим сдвигам в самой большой стране мира.

Манифест регента империи, великого князя Владимира Александровича о недееспособности царя и передаче власти Временному правительству во главе с Витте, пришедшийся на последнюю пятницу января, всколыхнул столицу, уже и так немало растревоженную последними инициативами императора. Известие о душевном недуге государя, несмотря на содержащиеся в Манифесте надежды на скорое выздоровление, взъерошило обывателей более, чем известия о покушении. Всем было интересно узнать, что теперь будет с царскими указами за последний месяц? Они будут отменены, так как приняты и провозглашены сумасшедшим? А как же освобождение от налогов и податей малоимущих, к коим относили себя четыре пятых населения империи? Что теперь будет со снятием запретов на обучение и других сословных ограничений? А как же отмена телесных наказаний? А восьмичасовой рабочий день и запрет на труд детей? Это все теперь недействительно? Поэтому, когда в субботу над Зимним взвился императорский штандарт, сигнализирующий о присутствии государя на своем рабочем месте, народ решил идти за правдой. Очень способствовали организации шествия «народные энтузиасты», материализовавшиеся накануне в самых разных районах города, бойко призывавшие не оставаться безучастными зрителями и не дать «злым боярам» порушить добрые начинания царя. Слухи о том, что придворные гады хотят перекрыть свежий воздух свободы, а император на самом деле жив-здоров, но силой удерживается знатью, недовольной его последними реформами, настойчиво гуляли по питерским улицам и закоулкам. Штаб «народных энтузиастов» в доме 59 на набережной реки Мойки, аккурат в том же здании, где находился филиал «Лионского кредита», перешел на круглосуточную работу, вдохновенно дирижируя потоком слухов, определяя точки и время сбора, формируя колонны для организованного движения на Дворцовую площадь.

– Ваше высокопревосходительство, – образцово вытянулся, войдя в кабинет, адъютант командира 1-й гвардейской пехотной дивизии генерал-лейтенанта Бобрикова, – к вам начальник Главного политического управления полковник Юденич.

Повинуясь короткому кивку головы, адъютант неслышно исчез за дверью, а перед глазами начальника появился невзрачный офицер в мешковатой полевой форме, смотрящейся в гвардейском храме военной роскоши вызывающе чужеродно. Генерал с усмешкой осмотрел вытащенного из туркестанской тьмутаракани армейца, похожего на него полным отсутствием растительности на голове. Зато генеральские усы по пышности и ухоженности давали сто очков вперед аналогичному украшению полковника.

– Слушаю вас, – не переставая перебирать бумаги, отрывисто произнес генерал, – только прошу кратко, у меня дел невпроворот.

– Я как раз по поводу ваших дел, Георгий Иванович, – учтиво кивнул Юденич, – прошу ознакомиться с письмом, адресованным лично вам. Надеюсь, вы знакомы с этими печатями на пакете? Мне поручено дождаться ответа.

Генерал кивнул, взял в руки конверт, вслух прочитал:

– Командиру первой гвардейской пехотной дивизии генерал-лейтенанту Бобрикову, лично в руки. Вскрыть в случае покушения на мою персону, неожиданной болезни, а равно моего безвестного отсутствия или другой причины, из-за которой я буду объявлен недееспособным…

Генерал вскинул глаза на полковника.

– И когда сия бумага была составлена?

– Не могу знать. Имею поручение только доставить лично в руки и всемерно содействовать вам в выполнении полученного приказа.

– Ну что ж, тогда почитаем приказ, – генерал вскрыл сургучные печати. – Та-а-ак, тут говорится про запрет на участие гвардии в подавлении возможных беспорядков… Не поддаваться на провокации… В случае угрозы жизни и здоровью солдат и офицеров – вывести дивизию из города… Та-а-а-к, вы понимаете, что это, полковник?

– Вас что-то смущает?

– Меня смущает подпись под приказом – это не почерк его величества.

– Вам прекрасно известно, что после двух покушений, а особо после контузии, моторика рук государя еще не восстановилась!

– А может быть, дело не в этом? Может, эта подпись, как и письмо – подделка? Или еще хуже – человек, писавший его, не в себе? После решения отказаться от Царства Польского именно это и приходит в голову! Вывести гвардию – значит оставить город без защиты! Это и есть провокация, господин Юденич!

– Что вы намерены делать, Георгий Иванович?

– Я намерен выполнять свой долг. Кстати, кто еще получил такие же письма?

– Командиры всех полков, шефом коих является государь, генерал Скарятин, командир расквартированной в столице 37-й пехотной дивизии и флотские экипажи Кронштадта…

– Ну ничего, это мы поправим, – криво усмехнулся Бобриков. – Дежурный! Арестовать полковника как провокатора! Передать нарочными в полки: переловить его подельников, доставивших аналогичные письма, привезти в штаб – я сам с ними побеседую.

– Зря вы так, Георгий Иванович, – вздохнул Юденич, – стреляться ведь потом придется…

– Что? Молчать! Да я вас в Сибирь! На каторгу!.. Ишь, распустились, вояки потешные! Конвой!..

Императорский поезд был остановлен «в связи с непредвиденной аварией железнодорожного полотна» почти на самой границе, и теперь местные путевые рабочие споро цепляли к нему маневровый паровозик, явно намереваясь перетащить его в какой-нибудь тупичок.

«Ну, Вилли! Ну, волкодав! – улыбался про себя император, наблюдая, как по перрону прусского городка Бромберг прохаживаются преисполненные важности полицейские Второго рейха. – Интересно, это твой собственный план, или его написали за тебя в Туманном Альбионе? И ты подумал, что старый подпольщик будет ждать, когда ты решишь его судьбу? Какая наивность!»

– Иван Дмитриевич, – произнес монарх, – пришла пора задействовать ваш волшебный театральный саквояж и переходить к особому плану, о котором я вас предупреждал. Соберите, пожалуйста, доверенных лиц в салоне. Приступаем.

Когда маневровая «кукушка» замерла на стрелке, отъехав от перрона с охраной на положенную версту, а помощник машиниста, отчаянно зевая и лениво переругиваясь со стрелочником, занялся семафором, из крайнего вагона неторопливо вышли и степенно направились к городским строениям два монаха-бенедиктинца, кутаясь в длинные рясы и прикрывая лица от зимнего ветра своими черными капюшонами. «Проклятые миссионеры-католики! Шляются тут, будто им медом намазано, – неприязненно подумал правоверный лютеранин машинист, выглядывая из своего паровозного окошка, – нашли кого в веру обращать – законченных схизматиков…» – и, сплюнув вслед ненавистным папистам, занялся своими фырчащими и дышащими паром механизмами.