Сергей Васильев - Сталь императора [litres]

Император замолчал. Витте не проронил ни слова, продолжая смотреть перед собой, как будто полностью отрешившись от этого бренного мира. Подождав минуту, монарх устало присел на кресло и спросил участливым голосом земского доктора:

– Ну хорошо, Сергей Юльевич, передумали меняться историями. Тогда хотя бы подскажите, кто так активно пытается скормить мне вас и всю семью великих князей Александровичей? Что это за гамбит, где они и вы – фигуры, которыми с такой легкостью так безжалостно жертвуют?

– У меня есть время подумать, ваше императорское величество? – глухо, как из бочки, произнес наконец министр. На его лицо понемногу начал возвращаться румянец.

– А это зависит от того, есть ли оно у меня, Сергей Юльевич, – опять впился глазами в министра император. – Хорошо, я оставлю вас здесь на время аудиенции с газетчиками. Думайте! И постарайтесь за это время скоропостижно не скончаться, как тот несчастный производитель рельсов…

Оставив опального министра в тягостных раздумьях, плотно закрыв дверь и приказав выставить посты как у дверей, так и под окнами кабинета, император обратил внимание на непривычное, не по-кавказски бесстрастное выражение лица статс-секретаря. Ратиев выглядел, как школяр, подобравший по дороге домой бездомного котенка и мечтающий уговорить родителей «усыновить» бедолагу.

– Николай Александрович, вас в библиотеке ждут-с…

– Что, репортеры уже здесь?

– И репортеры – тоже…

Пропустив мимо ушей странный речевой оборот и списав его на хроническую усталость Ратиева, император быстрым шагом направился к дверям библиотеки, распахнул их, опережая вестового, и застыл на пороге, пытаясь совладать с нахлынувшими эмоциями. В строгом кожаном кресле, прямо напротив входа, примостились три крохи, мал мала меньше, взирающие на него с трогательной смесью робости, грусти и надежды… Словом, такие глаза бывают только у любящих женщин и домашних животных.

Императору показалось, что он падает в огромную воронку, с неимоверной скоростью закручивающую в тугую спираль дни, месяцы, годы, возвращая его к предмету своего обожания – к своей первой дочке Светлане, которую он до совершеннолетия называл Сетанкой (так она сама себя звала в детстве, а еще воробышком и хозяйкой), единственному человеку, которому позволялось отдавать приказы первому человеку в стране. Светлана писала отцу очаровательно неуверенным детским почерком, подписывалась и кнопками вешала на стену в столовой около телефонов свои «распоряжения». И не было случая, чтоб папа отказал дочери.

15 апреля 1934 года

Приказываю тебе повести меня с собой в театр.

10 мая 1934 года

Секретарю № 1 тов. Сталину И. В.

Приказываю тебе позволить мне поехать завтра в Зубалово.

И ответ: «Покоряюсь. И. Сталин».

15 декабря 1938 года

Папа! Ввиду того, что сейчас уже мороз, приказываю носить шубу.

И неизменная подпись «Сетанка-хозяйка».

Одна из последних

Май 1941 года

Мой дорогой секретаришка, спешу Вас уведомить, что Ваша хозяйка написала сочинение на «отлично!». Таким образом, первое испытание сдано, завтра сдаю второе. Кушайте и пейте на здоровье. Целую крепко папочку 1000 раз. Секретарям привет. Хозяйка.

На это «послание» была наложена «резолюция»: «Приветствуем нашу хозяйку! За секретаришек – папка И. Сталин».

Он подписывался под ее «приказами»: «Слушаюсь», «Покоряюсь», «Согласен» или «Будет исполнено». И действительно слушался, соглашался, исполнял… Соратники и родственники всемогущего генсека знали: если тот был молчалив или угрюм, упоминание о Светлане немедленно меняло его расположение духа.

Он относился к ней с той безудержной лаской, которая должна была компенсировать жесткость, необходимую на службе. Проявление нежности было убежищем от ужасов Гражданской войны, начавшейся для него после революции, но так никогда и не закончившейся. Любовь к маленькому родному человечку не давала окончательно зачерстветь, осатанеть, превратиться в бездушную функцию, придаток государственного механизма, сконструированного им самим. Поэтому он всегда находил время, чтобы черкнуть хотя бы несколько слов объекту своего обожания: «Здравствуй, моя воробушка! Не обижайся на меня, что не сразу ответил. Я был очень занят. Я жив, здоров, чувствую себя хорошо. Целую мою воробушку крепко-накрепко».

В ворохе разноцветных воспоминаний новогодней игрушкой среди мишуры остался день рождения дочки в феврале 1932 года, когда ей исполнилось шесть лет. Справляли на квартире в Кремле – было полно детей. Ставили детский концерт: немецкие и русские стихи, куплеты про ударников и двурушников, украинский гопак в самодельных национальных костюмах, сделанных из марли и цветной бумаги. Приемный сын Артем Сергеев, накрытый ковром из медвежьей шкуры, стоя на четвереньках, изображал медведя, кто-то читал басню Крылова. Публика неистовствовала. По стенам были развешены детские стенгазеты и рисунки. А потом вся орава – и дети, и родители – отправились в столовую. Генеральный секретарь принимал в действе самое живое участие: декламировал стихи, пел, исполнял желания… Все это врезалось в память навсегда, и она сейчас закручивала, захватывала и несла императора в свою спираль времени, превращая в безвольного мемориального послушника.

Присутствующие в библиотеке журналисты, как, впрочем, и сопровождающая девочек Мария Федоровна, не ведали, какие бури бушуют в душе императора. Появившись в проеме распахнутой двери, он вдруг застыл, как очарованный странник, долгую минуту стоял неподвижно, удивленно моргая. Потом на щеках монарха проступил румянец, в глазах зажегся лукавый огонек, и, одернув мундир, он совершенно неожиданно, почти строевым шагом подошел к смутившимся княжнам и вполне серьезным тоном торжественно отрапортовал:

– Ваши императорские высочества! Во вверенном мне государстве в настоящее время производится расчистка авгиевых конюшен, вытряхивается пыль, выметается мусор, вылавливаются и изолируются хулиганы. Не хватает заботливых женских рук, поэтому очень надеюсь на вашу помощь. Разрешите присесть и присутствовать?

Из троих смущенных девчонок первой сориентировалась старшая. Зардевшись, как маков цвет, она потупила глаза и тихо, почти про себя прошептала:

– Разрешаем.

Сестры молчали и с интересом наблюдали из-под длинных ресниц за развитием ситуации.

Получив разрешение, император присел на краешек стула и тихо скомандовал:

– А теперь, сударыни, все, кто хочет помочь, – бегом ко мне!

Радостно взвизгнув, девчонки, довольные оказанным вниманием и тем, что можно наконец подвигаться, рванулись к монарху и живо забрались на колени, победно оглядывая библиотеку с новой позиции. Малышку, сползающую осторожно и кряхтя с высокого кресла, император подхватил на руки и усадил на плечи. Теперь он выглядел, как новогодняя елка, обвешанная живыми игрушками, копошащимися и усаживающимися поудобнее.