Алексей Вязовский - Тринадцатый апостол. Том I [СИ]

Мои парни просто светятся от гордости. Ведь контуберний — это как семья, и мы часто называем друг друга «фратер» — брат. И то, что я, пойдя на повышение, потянул за собой и своих боевых товарищей, характеризует меня только с лучшей стороны. Такие резкие скачки в карьере рядовых легионеров случаются не часто, и по большей части во время ведения боевых действий, когда и гибель офицеров не редкость. А вот в мирное время дупликарии даже не во всех центуриях есть. Парни Лонгина тоже довольны — сам Примас теперь в их рядах, а значит, с ними Бог и его защита.

Вчера вечером они мне уже скромно намекнули, что центурии не помешал бы новый отличительный знак — с христианской символикой. Думаю теперь. Склоняюсь к тому, что центурии просто нужен еще один штандарт. Сейчас наш сигнум — это длинный шест, который венчают позолоченное копьё, круглый венок и манус в нем — ладонь из серебра, как символ клятвы верности легионеров. Под венком идет табличка с номером центурии, когорты и легиона, еще ниже награды, которыми она награждена — серебряные и золотые фалеры. Но наград уже столько, что для второго венка с крестом и монограммой Христа, и места там нет.

…А вообще практически весь вчерашний день я провел с апостолами и лекарями. Сначала осмотрели с ними Пилата, который шел на поправку, потом раненых солдат. Что меня приятно удивило и даже поразило в армейских лекарях — это их беспрекословное принятие новых идей по части санитарии. В инфекцию — inficio — они поверили сразу и безоговорочно.

Думаю, что они и сами давно подозревали о чем-то таком, все-таки у людей многолетний опыт работы с открытыми ранами. А теперь их догадки логично улеглись в стройную теорию. Да и на римское стремление к поддержанию тела в чистоте санитария легла отлично. А раз лекари приняли саму идею, значит, пора сделать следующий важный шаг — тщательное мытье и кипячение медицинских инструментов в специально выделенном для этого котелке. Не просто потереть их тряпкой и прополоскать в чистой воде, а именно прокипятить несколько минут. И хранить потом эти инструменты, завернув в такую же чистую холстину.

Выслушали меня очень внимательно, вроде бы все поняли. И даже оценили мою шутку при осмотре следующего раненого:

— Лечить легионера будем, или пусть живет?

Сначала напряглись, потом вежливо рассмеялись. О том, что Марк большой любитель пошутить, все уже знают благодаря моим сослуживцам. Старший лекарь тут же велел помощнику развести костер и сбегать за новым котелком. Вот это правильно. А я во время следующего дневного перехода напрягу память и вспомню что-нибудь по лекарственным растениям. Наверняка не все их полезные свойства римлянам известны, а в отсутствии нормальных лекарств они будут большим подспорьем для местных врачей.

…Удаляясь в колонне от лагеря, оглянулся, бросив последний взгляд на место, где произошла битва с зилотами. Доведется ли мне побывать здесь еще раз… Легионеры вчера воздвигли на поле своеобразный памятник в честь своей победы — вкопали высокий ствол дерева в форме латинской буквы Y, и на него прибили покореженные трофейные шлемы, щиты и оружие зилотов — все, конечно, сломанное и уже не пригодное для дальнейшего использования. То, что пригодно для продажи — ценный трофей. А столб с искореженными доспехами — это такое военное пугало и предупреждение для будущих врагов, чтобы они не забывали о величии Рима и мощи римского легиона.

Трупы убитых пленным зилотам еще вчера разрешили закопать — я лично просил об этом Марона, ссылаясь на рассадник будущей заразы. Тиллиус ехидно усмехнулся:

— Тяжелый выбор для правоверного иудея! И по всем их правилам мертвых здесь не похоронить, и не бросить же в чистом поле непогребенных?

Ничего… постонали, попричитали, но никуда не делись — начали, как миленькие, рыть братскую могилу под зорким присмотром легионеров. Матфей с Иосифом порывались пойти помочь — я не пустил.

— Это не ваша война. Хотите спасти души погибших — молитесь Иешуа. А зилотам раньше надо было думать, чем для них может обернуться нападение на римлян. Вы лучше лишний раз спросите у пленных, не нужна ли кому помощь лекаря…

Дорога последний раз вильнула, полого поднимаясь вверх, и наша колонна зашла на плоский, заросший травой холм. Четыре утомительных дня под жарким солнцем Иудеи были позади. Оставалось сделать последний рывок, и мы дома.

— Смотрите, море, море! — заволновались апостолы, указывая на синеву у самого горизонта.

— Кесария — вторили им уставшие легионеры, кивая на белоснежные постройки города на фоне бескрайнего водного простора вдали.

У всех словно открылось второе дыхание. Кесария, подернутая пеленой знойного жаркого воздуха, сейчас больше походила на пустынный мираж, маня и сверкая белизной своих строений. Даже издалека они разительно отличались от мрачноватых стен Иерусалима. И чем ближе был город, блестящий в лучах солнца, тем шире становилась мощеная дорога и оживленнее движение по ней. Издалека, от городских ворот доносилось громкие пение, веселый женский смех, звуки флейт, бубнов, труб и литавр.

— Это нас что ли так радостно встречают? — спросил я у Тиллиуса.

— Нет, просто в городе праздник. Сегодня же майские календы.

— И…? — удивленно приподнял я бровь. Вот что-то не припомню, чтобы у римлян 1 мая праздновали День трудящихся.

— Так праздник же Благой богини — пояснил мне Тиллиус таким тоном, словно не знать этого я никак не мог.

Кивнув фрументарию, судорожно начинаю вспоминать, что это за богиня у римлян такая? Вспомнил с большим трудом. Имени ее они почему-то стараются не называть, но вообще считается, что Благая богиня — это Майя — жена Вулкана и мать Меркурия, бога торговли.

— Но в её храмы вроде бы допускают только женщин?

— Так еще и флоралии сейчас проходят — хмыкнул Гней — гетеры наверное опять исполняют свои танцы с раздеванием.

Вот про флоралии я уже знаю несколько больше. Веселый такой римский праздник! Двери домов украшаются цветочными венками, одежда — цветами, все поют, танцуют, предаются веселью и разгулу. Актеры устраивают на площадях театрализованные представления, выступают акробаты и фокусники.

— Доставайте скрижаль — я не мог упустить возможности показать горожанам святыню и дал команду на открытие нашего ковчега. Апостолы вытащили каменную доску, поставили ее на деревянную подставку. Сам ящик мы подняли повыше и ускорили шаг, пробиваясь в начало колонны.

Марон хмуро взглянул на мое самоуправство, но промолчал. Ничего не сказал и Пилат, когда к нам присоединились Корнелия с Клавдией. Женщины перед воротами вышли из повозки и пошли рядом с ковчегом. Сам же префект настоял на том, что в столицу он должен въехать верхом, чтобы не демонстрировать горожанам свою слабость. Я только махнул рукой — пусть уже этот упрямец делает, что хочет. Он сначала ведь в карруке до Кесарии собирался ехать. Еле убедил его, что в повозке растрясет так, что мало не покажется. С трудом Пилат согласился, чтобы его сменяясь несли солдаты в паланкине, но был при этом очень недоволен — потом всю дорогу хмурился и сопел, поджав губы.