Анджей Сапковский - Сага о Рейневане. Божьи воины

Из леса на другом берегу выехали четверо конников. Трое остановились на предмостье, четвертый, в полных доспехах, въехал на мост, гремя подковами. Герб на его щите не был, как вначале подумал Рейневан, чешским Одживонсом — это был польский Огоньчик.

— Князь, — крикнул всадник, — послов примет! Давайте оба сюда, на наш берег.

— Рыцарское слово?

Огоньчик поправил опадающее забрало шлема, поднялся на стременах.

— Э‑эй! — В его голосе послышалось изумление. — Я ж вас знаю! Вы — Белява!

— Вы, — припомнил Рейневан, — рыцарь Кжих… Из Костельца, да?

— Гарантирует ли князь Болько, — сухо прервал обмен любезностями Горн, — нам посольскую неприкосновенность?

— Его милость князь, — поднял бронированную руку Кших из Костельца, — дает рыцарское слово. А Рейневана из Белявы не обидит. Проезжайте.

— Прошу, прошу, прошу, — проговорил, затягивая слова, Болько Волошек, князь Глогувки, наследник Ополя. — Прокоп должен чувствовать уважение, если посылает ко мне столь значительных особ. Столь значительных и столь известных. Чтобы не сказать — пользующихся дурной известностью.

Свита князя, присутствующая на штабном совещании, зашепталась и забурчала. Штаб собрался в хате на краю деревни Казимеж и состоял из одного герольда в голубом, украшенном золотым опольским орлом, пяти рыцарей в доспехах и одного священника, тоже, впрочем, в латах, носящего нагрудник и мышки [209] часть лат, прикрывающая предплечья. . Из рыцарей трое были поляки — кроме Кшиха из Костельца, князя сопровождал знакомый Рейневану силезский Нечуя и неизвестный ему Правдиц. У четвертого рыцаря на щите был серебряный охотничий рог Фалькенхайнов. Пятым был иоаннит.

— Господин Урбан Горн, — продолжал князь, оглядывая послов недружелюбным взглядом, — известен по всей Силезии в основном по рассылаемым епископом и инквизицией приказам «хватать и не пущать». И извольте: господин Урбан Горн, безбожник, бегард, еретик и шпион, выполняет роль посла на службе Прокопа Голого, архиеретика и ересиарха.

Иоаннит враждебно заворчал. Князь сплюнул.

— А ты, — Волошек перевел взгляд на Рейневана, — как вижу, окончательно примкнул к еретикам. Всей душой запродался сатане и самоотверженно ему служишь, коли тебя с посольством посылают. А может, кацермэтр Прокоп думал, что если пошлет тебя, то чего-нибудь добьется за счет нашей бывшей дружбы? Ха, если он на это рассчитывал, то просчитался. Потому что скажу тебе, Рейневан, когда в Силезии на тебя всех собак вешали, разбойником и вором изображали, приписывали тебе самые чудовищные преступления, включая насилование девушек, то я тебя защищал, не позволял очернять. И что из этого получилось? Что я был глупцом… Но поумнел, — докончил князь после недолгой тяжелой паузы. — Поумнел! Посольство антихриста мне до задницы, болтать с вами и не подумаю. А ну, стража, взять их! А эту пташку — в плен!

Рейневан рванулся и аж присел, с такой силой стоящий за ним Кших из Костельца прижал его, вцепившись могучими руками в плечи. Двое прислужников схватили Горна за руки, третий с большой ловкостью завязал ему вожжи вокруг локтей и шеи, стянул, затянул узел.

— Бог видит, — преувеличенным жестом воздел руки поп. — Видит Бог, князь, ты поступаешь правильно. Firmetur manus tua . Да будет крепка мышца твоя [210] Псалом 88:14. , когда давит она гидру ереси.

— Мы — посланники… — простонал стискиваемый поляком Рейневан. — Ты дал слово…

— Вы — послы, но послы дьявола. А слово, данное еретику, силы не имеет. Горн — предатель и еретик. И ты тоже еретик. Когда-то, Рейневан, ты был мне другом, поэтому я связывать тебя не велю. Но заткнись!

Он съежился.

— Его, — князь головой указал на Горна, — я выдам епископу. Это моя обязанность как доброго христианина и сына церкви. Что же до тебя… Однажды я тебя уже спас по старой дружбе. И сейчас тоже отпущу…

— Это как же так? — взвизгнул священник, а Фалькенхайн и иоанниты заворчали. — Кацера отпустите? Гусита?

— Ты заткнись, патер. — Волошек сверкнул из-под усов зубами. — И не пищи, пока не спросят. Отпущу тебя на волю, Рейневан из Белявы, помня когдатошнюю нашу дружбу. Но это последний раз, клянусь муками Господними! Последний раз! Не вздумай мне больше попaдaтьcя на глаза! Я стою во главе крестоносного войска, вскоре мы соединим свои силы с епископской армией, вместе пойдем на Опаву, чтобы вас, кацеров, стереть с лица земли. Даст Бог, оценит епископ Вроцлавский, какой я правоверный католик! Кто знает, может, за это простит мне мои долги. Кто знает, может, вернет то, что некогда грабанул у Опольского княжества! Выше крест, так хочет Бог, вперед, вперед на Опаву!

— Там, где были предместья Опавы, — проговорил связанный Горн, — сегодня ветер пепел разносит. Вчера Прокоп был уже под Глубчицами. Сегодня он еще ближе.

Болько Волошек подскочил и коротко ударил его кулаком по уху.

— Я сказал, — прошипел он, — что не стану с тобой болтать, предатель. А слушать твою болтовню — тем более. Рейневан! — резко повернулся он. — Что он об Опаве говорил? Что она вроде бы взята? Не верю! Отпусти его, Кжих!

— Опава защитилась. — Отпущенный Рейневан помассировал руку. — Но пригороды сожжены. Сожжены Кетж и Новая Цереквия, а до тогo еще Гуквальды и Острава. Градец на Моравице и Глубчицы уцелели, и все это благодаря исключительной разумности князя Вацлава. Он договорился с Прокопом, заплатил пожоговые, уберег княжество. Во всяком случае, его часть.

— И я должен в это поверить? Поверить, что Пшемек Опавский не стал биться? Что позволил сыну договариваться с гуситами?

— Князь Пшемек сидит за стенами опавского замка, как мышь под метлой. Посматривает на пожары, потому что в какую сторону ни глянет — всюду пожар. А у молодого князя Вацлава, видать, свой разум. Позавидовать и подражать.

— Бог накажет, — взвился священник, — тех, кто с кацерами стакивается, кто с ними договаривается. Договор с кацером — это договор с сатаной! Кто его заключит, тот будет на веки веков проклят. И здесь, на земле, при жизни покаран…

— Милостивый князь! — крикнул, влетая в комнату, солдат в капалине. — Посланец!

— Давай его сюда!

Гонец — это было видно и чувствовалось — не жалел ни себя, ни коня. Слой засохшей грязи покрывал его до пояса, а запах конского пота бил на несколько шагов.

— Говори!

— Идут чехи… — выдохнул гонец, хватая ртом воздух. — Большой силой… Все палят… Озоблога сожжена… Прудник взят…

— Чтоооо?

— Прудник взят… В городе жуткая резня… Чижовице горят… Белая горит… Захвачена… Гуситы…

— Ты что, вконец спятил?

— Гуситы… под Глогувком…

— А где епископская армия? Где Ян Зембицкий, где княжичи Рупрехт и Людвик? Где господин Пута?