Анджей Сапковский - Сага о Рейневане. Божьи воины

— Проблема в вас. — Оказалось, что сидящая за прялкой бабка все еще недурно слышит. — Ах, если б кого на кол насадить, не было бы никаких проблем!

— Не обращайте на нее внимания, — поморщился Чапек. — Это вещь, мебель. Пан Михалец, когда от нас драпал, оставил массу вещей. Мебель, инвентарь, окорока в коптильне, вина в подвале. Герб на стене. И эту бабку. Именно в этом углу. Я хотел было ее вместе с вертушкой выгнать в людскую, так она не дала, шуму наделала. А ведь из замка не выгонишь, подохнет с голоду. Пусть сидит, пряжу прядет…

— Посижу, посижу, — фыркнула бабка. — Дождусь времени, когда пан Михалец возвернется. И вас, голодранцев, на все четыре стороны отсюда попрет.

— Так на чем я кончил?

— На том, что проблема тут…

— Да, верно. Проблема же в том, что замок Троски, возможное местонахождение вашего Рупилиуса, невозможно захватить. И осмотреть. В замок Троски не пройдешь.

— Среди нас, — понизил голос Шарлей, — есть люди, знающие, как это сделать.

— Ага, — догадался Чапек. — Те двое: получивший копытом Таулер и тот второй. Так вот советую, не очень-то доверяйте им. Будьте внимательны, особенно когда речь зайдет о подземном ходе. Вы же знаете, что все тайные проходы и подземные коридоры, якобы связывающие замок Троски с различными местами района, порой отстоящими на четверть мили, это легенды и выдумки. Трепотня. Если ваш Таулер обещает провести вас в крепость по тайному подземному ходу, то либо сам обманщик и враль, либо сдуру поверил чьей-то лжи. Обе возможности вам опасны. Мотаясь по околице в поисках тайного прохода, вы в конце концов попадете в лапы к немцам или папистам. Мы, сироты, — продолжал он, — сидим здесь, на Подъешедтье, с весны 1426 года. Если б были какие-то тайные проходы, мы бы их отыскали. Если б можно было проникнуть в Троски, мы бы проникли. Потому что бабка правду сказала: Троски и треклятый немец де Бергов для нас словно шип в заднице. Мы день и ночь соображаем, как бы отделаться от этого шипа.

— Проход, — заметил Рейневан, — может быть магическим. Вы верите в магию?

— Верю, не верю, — выпятил губы Ян Чапек. — Магии нет. А если б случайно и существовала, то для обычных смертных была бы совершенно непонятна и недоступна. То есть если что-то и есть магическое, то это все равно что его вовсе и нет. Логично?

— Аж дух перехватило, — усмехнулся Шарлей. — С такой логикой не поспоришь. Поэтому вы посоветовали бы, гейтман, оставить эту затею и вернуться домой?

— Именно это я бы посоветовал. Домой. И терпеливо ждать. Де Бергов участвовал в заговоре, идет слух, шестого сентября в Праге поддержал Гинека из Кольштейна. А тех, которые поддерживали заговор, Прокоп Голый не прощает. Уже осаждает Божка из Милетинка, вот-вот придет черед и остальных. Того и гляди де Бергову придет конец, и Троски будут наши. Со всем, что в Тросках есть. В том числе и с вашим чародеем.

— Мудрый совет, — оценил демерит, не спуская глаз с Рейневана. — Не правда ли, Рейнмар?

— Вы назвали, — неожиданно сказал Рейневан, — пана де Бергова «проклятым немцем». Других исконных немецких родов в округе нет, верно? Кроме панов фон Догна в Фалькенберге и Графенштайне?

— Угу. Есть только два эти рода. Ну и что?

— Ничего. Пока что.

— Пока что, — Чапек поднялся, — я иду спать. Спокойной ночи, братья.

— И тебе, брат.

Огонь в камине уже не потрескивал: только помигивал, то вспыхивая, то угасая. Прялка тоже молчала. Старуха не пряла. Сидела неподвижно.

— Да уж, досталось энтому замку, — проговорила она неожиданно. — Он Михаилу Архангелу посвящен, годков сто и пятьдесят стоит, годов сто и пятьдесят здешние Маркварты кличутся панами из Михаловиц. А ноне… И чтоб такая голытьба… Боже, Боже… На моей памяти здесь короли гостили… А теперь? Позор!

— Не ври, бабка, — сказал, к удивлению уже немного сонного Рейневана, Шарлей. — Нехорошо это, на краю могилы-то. Не видела ты, старая, в жизни своей короля. Разве что Ирода в кукольном-то вертепе.

— Сам ты старый, и чтоб у тебя язык отсох. А я более королей видела, чем ты дукатов.

— Где, хотелось бы знать.

— В Видне, дурень! — Бабка выпрямилась на табурете. — В Пасху лета Господня 1353-го съехались монархи этого света в Видень, там императ Карл, у коего тады жена, Анна Фальская, померла, уговаривался о малолетней Аннусе, племяннице свидницкого князя Волька. Ох, съехалось тады до Видня королей и господов…

— И значит, и ты там была, бабуля, а? Мед-пиво пила?

— Что ты знаешь, простолюдин? Глупец! А я… Ого, ладная была… Молодая… Первым меня сам императ Карл лапнул на галерее вечерней порой, через поручень перегнул, рубашку задрал… Бородой мне по шее щекотал, я так хохотала, что он из меня выскочил… Обозлился, ну, тады я его сразу в руку взяла и обратно куда след засунула. Ох, он ко мне тады: пришлась ты мне, маленька моравианочка, хошь, выдам тебя за лыцаря? Ну, куда мне тады было до замужества, кады столько пареньков красивеньких… Второй, — разомлела бабулька, — был Людовик, король венгерский. Пылкий, ну и пылкий же был мальчишечка… Потом глаз на меня король польский положил, Казимир Великий… Верно его назвали, ох верно, хи-хи…

— Врешь ты, баба.

— Рупрехт, палатин реньский… Староватый и к тому ж немец. От него ни любовных речей, ни комплиментов не дождешься, а только сразу: Mach die Beine breit! [146] Ноги разведи! ( нем. ) Зато Арношт из Пардубиц, архиепископ пражский, у-у-у, энтот и поговорить умел, и в деле был ловок… Ох, знал он всякие штучки и фокусы хитрые. Хорош был и Пшеслав из Погожели, епископ вроцлавский, на лежанке хваткий, ничего не скажу, поляк ведь. А портянки у него воняли так, что и сам дьявол сбежал бы… Альбрехт, князь Ракуский…

Бабка захлебнулась и раскашлялась. Прошло некоторое время, пока она продолжила.

— Но лучше всех, — пустила она слюни, — меня удобрухал тады никакой не король и не епископ, а поэт один, тосканец. Мечта, не парень. Мало того что темпераментный, так вдобавок и говорил получшее всех энтих. Ну, да и верно, кошка должна ловко ловить, а парень сладко говорить. И‑хэх, как он умел говорить… Даже стихами. Звали его… как того святого из Азизу. А по прозвищу… Надо ж, забыла… Рурка? Петрурка?

— Может, — вставил Рейневан, — может, Петрарка. Франческо Петрарка?

— А что, может, может, — согласилась бабка. — Может, сынок. Кто опосля стольких лет вспомнит?

в которой Рейневану приходит в голову гениальная идея, в ходе реализации которой он узнает себе цену. Тот факт, что в конце главы цена эта в ускоренном темпе возрастает, должен был бы его в принципе радовать. Но не радует.