Алекс Шу - Деньги пахнут кровью (СИ)

— Идем?

— Пошли, — рано постаревшая женщина кивнула. На секунду уставшее и осунувшееся лицо осветилось искренней доброй улыбкой, сделавшей маму моложе. Разгладились морщины, в карих измученных глазах засветилась задорная искорка. Женщина на мгновение словно сбросила с себя груз прожитых лет, перенесенных ударов судьбы и житейских проблем, помолодев лет на 20. И сразу стало видно, что она была привлекательной и обаятельной в юности.

«Похоже, сыночек десяток лет жизни ей убавил, урод поганый и не только он», — отмечаю в уме.

Медленно идем к выходу. Спускаемся по лестнице, проходим сквозь кучку людей и врача в коридоре. Открываю скрипнувшую дверь. Ласковое весеннее солнце гладит лицо теплыми дружелюбными лучиками, заставляя глаза зажмуриться. Уличный воздух бодрящей волной врывается в легкие, даря ощущение прохлады и свежести.

— Чего застыл, Мишенька? — мама обеспокоенно касается локтя.

— Ты не представляешь, мамуль, как здорово после этой больницы выйти на улицу и вдохнуть полной грудью.

— Почему? Представляю. Только ты больше эту водку проклятую не пей. И дружков своих бандитов брось. Сейчас повезло — живым остался и здоровым, наверно. А доктор сказал, чуть бы левее ударили и всё, хоронили бы, — мамино лицо некрасиво морщится.

Женщина утыкается мне в грудь, сдавленно всхлипывает и с трудом удерживается, чтобы не разрыдаться. Девушка в ярком красном платье с белыми узорами — цветами, лохматый мужчина в сером костюме, заходящие в больницу, кидают на нас любопытные взгляды, но встретившись с моими глазами, смущенно отворачиваются в сторону.

— Мамуль, ну чего ты, перестань, всё наладится, — моя ладонь неловко гладит всхлипывающую и прижавшуюся женщину по каштановым волосам с уже видными седыми корнями волос.

Матушка отстраняется. Её глаза наполнены влагой.

— Обещаешь? — женщина смотрит на меня с отчаянной надеждой.

— Говорили уже, — морщусь я, — Обещаю, конечно.

Мать, аккуратно снимает подушечками пальцев слезинки в уголках глаз, готовые прокатиться прозрачными дорожками по щекам.

— Извини, я что-то совсем расклеилась. Просто когда узнала, что тебя ножом ударили, сердце чуть не оборвалось.

— Ничего страшного, мам. Я всё понимаю.

Женщина берет меня под руку, и мы идем к остановке. Мой взгляд жадно скользит по московской улице. По дороге проносятся юркие «жигули», громоздкие «волги», вместительные «рафики, советские внедорожники «уазики», МАЗы, КАМАЗы и ни одной иномарки. Зеленые деревья, уютные скверики, Москва ещё не превратилась в бездушный мегаполис из стекла и бетона. Люди с открытыми лицами, смеющиеся дети, веселая молодежь. Ни одного озлобленного и убитого бытовыми проблемами лица. Рекламы нет, вообще никакой. И от этого город кажется чище, уютнее и добрее. Даже время здесь, по сравнению с современной Москвой 21-ого века, течет медленнее и размереннее. А дышится легче и свободнее.

Нет, я не фанат, Союза, который был до перестройки. И тем более коммунистов. Но надо признать было в том времени, особое очарование. Спокойный и налаженный быт, отсутствие тревоги за завтрашний день — как всего этого не хватало обычным людям.

И безумно жаль, что в будущем разрушая страну, мы вместе с водой, выплеснули и ребенка. Избавились от недостатков социализма, вместе с множеством его достоинств.

— Миша, — матушкина ладонь дергает меня за локоть, — Идем быстрее, там наш троллейбус подъезжает.

Громыхая железом, останавливается красно-белый троллейбус. Дверки-гармошки разъезжаются в стороны, выпуская людей. Из транспорта течёт поток пассажиров: бабки, молодые парни, женщины средних лет, ворчащий дед и даже влюбленная парочка. А потом начинают заходить люди, стоявшие на остановке. Мама достает из сумочки свой громоздкий кошелек из кожзама, выуживает пальцами две пятикопеечные монетки и протягивает их водителю, толстому дядьке в клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Затем получает сдачу две маленькие монетки по копейке. Мы с матушкой протискиваемся в середину салона, расталкивая плечами, кучно стоящих людей. Родительница пробивает талончики в компостере. От поездок в общественном транспорте я давно отвык. И сейчас ощущения ужасные. Меня постоянно толкают, пихаются локтями. Рядом злобно ворчат хмурые бабки. Пару раз по моим ногам хорошо потоптались. Причем второй раз это была здоровенная тетя примерно полтора центнера весом. Я даже зашипел от боли, и чуть не сказал ей, что спасательный круг на пузе очень кокетливо смотрится, превращая её в большую мягкую горку. А также практичен, поскольку гарантированно защищает хозяйку от голода, холода и разврата.

Но смерив задумчивым взглядом, неповоротливую слониху, промолчал. Опасно грубить женщине, у которой одна ляжка весит как я, а здоровенные бицепсы на руках, больше чем у молодого Шварценеггера.

В троллейбусе было душно, жарко, и вся эта масса людей, набившихся в транспорт, как сельди в бочку, обильно потела. Когда, наконец, мы подъехали к нашей обстановке, я трудом выпихнулся из этой спрессованной людской массы, в измятой и задранной вверх футболке, весь залитый потом, с синяками на спине и боках. Экстремальный тур в советском общественном транспорте меня шокировал. Ещё и матушку, застрявшую между здоровенной теткой, кряжистым мужчиком в кепочке, древним дедом в штанах «прощай молодость», вообще пришлось выдирать на улицу.

Остановка находилась рядом с жильем. Через пять минут я уже стоял возле большой деревянной двери, оббитой потрескавшейся и немного рваной коричневой кожей молодого дермантина. Матушка сосредоточено ковырялась ключом в замочной скважине, наконец, под клацанье замка провернула его два раза, а потом распахнула дверь.

Первое, что я увидел, были колготки, рубашки, трусы и майки, развешанные в коридоре. Облезлая тумбочка, чей-то старый велосипед, прислоненный к стене.

«Коммуналка? Вот это попал, так попал», — в охренении я оперся о стену.

— Чего стал, сына? Снимай обувь и проходи, — деловито распорядилась мама.

И тут окончательно добивая меня, из кухни заунывно завыл хриплый мужской голос:

«Млять, приехали, это шалман какой-то», — мелькнуло в мозгу.

— Паша, — заголосила матушка. — С утра уже набрался? Ну, нельзя же так!

— Как только ты ушла, он сразу бухать начал, — подтвердила вынырнувшая неизвестно откуда бабка в древнем голубом халате и растрепанными седыми волосами, — Совсем стыд потерял, бесстыжая морда, аспид проклятый.