Алекс Шу - Деньги пахнут кровью (СИ)

Как-то с наступлением 90-ых много людей оказалось за бортом жизни. Их просто выбросили на обочину: ученых, квалифицированных рабочих, простых трудяг, научных сотрудников. Кто смог, устроился на рынке торговать трусами, кто-то уехал заграницу, а кто-то пошел бомжевать. Я стариками продуктовые наборы покупал, деньги подкидывал, но всем помочь не мог, к сожалению. Но ведь можно же было всё сделать по-другому, без этой «шоковой терапии», будь она неладна. Да, знаю, вы можете сказать о «первоначальном накоплении капитала», привести другие доводы. Но ведь были у нас возможности обойтись без этого. Заводы, НИИ, правоохранительные органы, которые могли любых беспредельщиков к ногтю прижать. Просто не было приказа и всё. Всем был выгоден бардак, потому что самая жирная рыба ловится в мутной воде. И этого, причмокивающего Гайдара, похожего на молочного поросенка, лично бы придушил за либерализацию цен и замораживание вкладов на сберкнижках. Многим друзьям я об этом говорил, а они удивлялись, как же так, ты же коммерсант, хорошо зарабатываешь. Для тебя Гайдар должен быть отцом родным. Да нет ребята, деньги я, конечно, зашибал. Как же без этого? И вполне мог бы зарабатывать без либерализации, дикой инфляции, отмороженных бандитов, благодаря которым однажды трое суток провел в гараже, прикованным к трубе подвала. Пусть даже не так много, но в стабильном государстве, без всех этих когорт взяткополучателей и вымогателей в погонах и чиновничьих креслах, без дикой преступности и с благополучными обеспеченными гражданами. Может, с точки зрения кратковременных больших барышей в 90-ых мы бы проиграли, но в перспективе, намного выиграли. Поэтому я хочу попробовать что-то изменить. А ещё, пожить в благополучной стране с работающими законами и высоким уровнем жизни для всех. И скрывать не буду, собираюсь рассчитаться по долгам, за сына и жену. Иначе, получается, они погибли зря. Вот как-то так.

Я замолчал.

Мастер тепло улыбнулся.

— Хорошо. Стремление к справедливости — сильный и благородный мотив вернуться к жизни. Этого достаточно. Считай, у тебя есть твой шанс. Ты вернешься на землю. В свою страну и даже в столицу. В самый разгар реформ Горбачева, в 1986 год. Но попадешь в другое тело. Это будет не самый лучший человек на земле. Он — уголовник, полон злобы и ненависти к окружающим. У него бурная биография и пороков хватает. Но другого у меня нет. Этот парень, несмотря на молодость, обречен, и умирает сейчас в реанимации. В преисподней его давно заждались. Если ты откажешься, парень всё равно не жилец. Согласишься, очутишься в его теле и выздоровеешь. У тебя будет уникальный шанс, начать свою жизнь с нуля, с самого низа. Ты сможешь сделать попытку поменять страну и общество, в котором живешь. Так, как сам считаешь нужным. Годится такой вариант?

— Годится, — выдохнул я.

— Тогда прощай или, правильнее будет, до встречи. Надеюсь, увидимся лет через 50, не раньше.

— Я тоже надеюсь, — усмехнулся я.

Старик щелкнул пальцами, меня подхватил и закружил белоснежный сверкающий вихрь. Вспыхнули золотистые искорки, завертелись в сияющем хороводе, и Мастер исчез, как будто его никогда и не было.

А меня завертело в потоке ослепительного света, а потом окутала угольно-черная мгла.

Сознание возвращалось постепенно. Сначала черная мгла сменилась серым полумраком. Затем сквозь опущенные веки пробились оранжевые пятна света. Слегка зачесался кончик носа, но было лень двигаться.

«Чего только не приснится, смерть, разговор с Всевышним», — раздраженно подумал я. Медленно открыл глаза, и сразу же зажмурился от яркого, режущего света, ударившего по зрачкам.

Ошеломление накатывалось волной, затапливая сердце ледяным холодом. За одно мгновение мой взгляд сумел захватить капельницу рядом, иголку, торчащую из худой, обессилено лежащей руки, синий выколотый перстень на пальце и татуировку в виде кинжала с розой и куском решетки на предплечье. И эта рука точно не была моей!

От шока чуть не помутился рассудок. Все увиденное казалось дурным сном, чьей-то безумной фантазией в наркотическом бреду.

А потом пришла боль. Она пронзила меня электрическим током, заставив содрогнуться каждую клеточку тела. Боль растекалась по груди огненными ручейками, заставляла подергиваться руки и трястись ноги. Никогда в жизни я не испытывал ничего подобного. Казалось, к телу приложили раскаленный, пылающий жаром огненным жаром лом, и медленно вдавливали его вовнутрь. Пот тек с меня не ручьями, а полноводной рекой. В полубреду возникло ощущение, что моё тело плывет посреди небесно-голубых океанских просторов.

Потом опять удушливой мглой навалилось забытьё. Как будто кто-то выдернул вилку из розетки, питающей энергией моё тело, и картинка выключилась, сменившись кромешной чернотой.

В сознание меня привел пронзительный девичий голос.

— Этого не может быть! Валерий Петрович, идите сюда! Посмотрите сами.

Сквозь прикрытые веки забрезжил свет. Размытые тени постепенно превращаются в четкую картинку. Надо мною склонилась стройная девушка с испуганными глазами в белоснежном халате и таком же чепчике. Рядом с моей кроватью на тумбочке стоит посудина с окровавленными бинтами и тампонами.

— И что тут? Тэкс, — к девушке присоединился пожилой врач. Как он подошёл, я не заметил.

— Это невероятно, — в голосе доктора слышится изумление, — Такого просто не может быть!

Врач падает на стул рядом, чуть стягивает марлевую повязку со рта, расстегивает пуговицы халата и дикими глазами смотрит на меня.

— Валерий Петрович, нас же за сумасшедших примут, если мы расскажем об этом, — причитает медсестра, — Или мошенниками объявят, на дешевой сенсации популярность зарабатывающих. Так не бывает. Ещё вчера одной ногой на том свете был, с проникающим ножевым ранением грудной клетки, да ещё с осложнением в виде гнойного перикардита, а сегодня свежий шрам на груди. Это просто чудо какое-то, — частит медсестра.

— Чудо, — соглашается врач, — Хорошо, что соседа вчера из реанимации перевели в палату. И этого никто кроме нас не видит. Вот что, Лена. Наложи на этот шрам тампон и бинтов побольше. Мне подумать надо как следует. Но сама никому ни слова, ни полслова. Поняла?

— Не переживайте Валерий Петрович, никому не скажу. Что я не понимаю? Я же не дура какая, — уверяет доктора девушка.

Тихонько скашиваю глаза на грудь. Вижу багровый вздувшийся шрам.

— Так, что мне можно уже выписываться доктор? — мой охрипший и ослабший голос еле слышен. И тембр у него другой. Раньше у меня баритон был, а тут что-то непонятное.

— Он нас слышал, — вырывается у медсестры и она в ужасе прикрывает рот ладонью.

— Какой там выписываться. Не выдумывайте, молодой человек, — отвечает пришедший в себя доктор, — Полежите ещё, полечитесь, придете в себя, а мы вас понаблюдаем.