Алексей Вязовский - Сапер [СИ]

Вот только уверенности в словах Бурякова не было ни грамма, как бы он ни хорохорился. Видать, был он там не то чтобы старшим куда пошлют, но вес у него был поменьше, чем у очкарика. Придется говорить напрямую. Шепелев, значит.

Как назло, старлей сидел в штабе и выходить оттуда не собирался. Я прождал его до самых сумерек. Понятное дело, перед дверью я не торчал. То там в сторонке посижу, то с другого направления понаблюдаю. Дождался всё же. Шепелев вышел на улицу, снял очки, протер их и вновь водрузил на переносицу, перед этим потерев ее пальцами. Умаялся, бедняжечка, в думах о безопасности страны.

Старлея я выловил метров за сто от их хаты. Вежливо подошел, представился. Начал было беседу, мол, военврача Васильеву оклеветал негодяй и паникер, у которого личные счеты ко мне. Но Шепелев меня слушать не стал. Подошел ближе, схватил за грудки:

– Слышь, старлей, ты мне работать не мешай, – прошипел он мне в ухо, так близко, что я почувствовал у себя на коже капли его слюны. – Ты что, думаешь, если из-под дохлого немца бумажку вытащил, так тебе всё простится? Я тебя, тварь, за то, что позицию без приказа бросил, так надолго упеку, что у тебя, недоумка, пальцев считать не хватит. И бабу твою в лагере держать будут, пока не сгниет! А ну, пшёл вон, гнида! – оттолкнул он меня.

Вот тут я не выдержал. Ножик сам в мою руку скакнул. Ну и Шепелеву прямо по науке, между четвертым и пятым ребром слева, под сосок. Лезвие преодолело сопротивление легко, и провалилось до самой рукоятки. Старлей начал падать, на секунду зависнув на мне и я помог опуститься ему на землю спокойно, без лишнего шума. Оттер кровь с ножа и руки.

И тут прилетел первый снаряд вечернего обстрела. Немцы перед сном решили побеспокоить роту Певцова. Рвануло в стороне, я так думаю, метров сто. Вот после этого я вспомнил про утренний подарок политрука Птицына. Сунул руку в карман и достал осколок. В самый раз по ране оказался, даже чуть шире. Я сунул его до конца, только краешек снаружи оставил. Кто там будет в суматохе отступления разбираться, как помер особист? Найдут осколок, вот и ответ. Погиб смертью храбрых, защищая наше социалистическое отечество. Я посмотрел на правую руку старлея. Кольцо было на месте. Значит, жене – аттестат, и долгая память. Или недолгая. Это уж какая жена ему попалась.

Осталось дело за малым. Я взвалил тело Шепелева на спину, молясь, чтобы не извозиться в крови, и оглядываясь по сторонам, подтащил поближе к месту разрыва снаряда. Уложил аккуратно у тропинки и пошел к чекистской хате.

Бурякова не было и никто не помешал мне покопаться в бумагах покойного старлея. Протокол Вериного допроса лежал на самом верху. Я оставил от него только первый листик, а остальное, скомкав, положил в карман.

Вот теперь можно и успокоиться. Через полчасика старлея найдут, начнется суета. А я пока подготовлю Бурякова. Мол надо скорее эвакуироваться, иначе ценные документы и рейхсмарки вернутся обратно к фашистам.

Собственно, так и произошло. Прямо как по сценарию. Тело старлея нашли быстро, Буряков тут же меня вызвал к себе.

– Открывай шампанское, Соловьев. Повезло тебе и твоей подружке. Убило Шепелева осколком.

– Невесте, – аккуратно поправил я особиста.

– Так быстро? – удивился Буряков.

– Так война, тут всё без промедлений. Нам надо отсюда уезжать не медля. Не сегодня завтра немцы прорвутся.

– Я так не могу. Нужно следствие провести, рапорты составить. За Шепелева спросят в дивизии.

– Тело на полуторку и в город, рапорты и всякие ваши бумажки по дороге напишем.

– Э, не-ет – покачал пальцем Буряков – Со мной поедешь только ты.

– Да за Веру тебе, лейтенант будет медаль дополнительная! – загорячился я – Она новый метод в полевой хирургии придумала, тысячи жизней наших солдат он спасет.

Буряков задумался, подпер голову. Немцы прекратили обстрел, в деревне воцарилась тишина.

– Ладно, была не была. На свой страх и риск возьму ее в Шепетовку.

Пойти в загс, как я обещал, нам с Верой было не судьба – Шепетовка горела. Тут не до свадьбы. Окраины, большей частью деревянные, пылали, немецкие бомбардировщики обрабатывали район вокзала, а заодно и остальному городу, не такому уж большому, досталось. Слышались громкие взрывы, в воздухе висела пыль и гарь.

– Поедем в объезд, – Буряков повернулся к нам, махнул рукой вправо. – Мне надо заехать в отдел, доложиться. Может и охрану выделят.

Я наклонился к Вере, которая сидела в люльке, прошептал ей:

– Не переживай, в Житомире распишемся.

– Я, Петя, после тех обожженных солдатиков, да допроса у старлея – уже и переживать не могу. Внутри будто все заледенело. – также тихо ответила мне рыжая.

У полуразрушенного здания пришлось затормозить. Вся площадь была усыпана битыми кирпичами, мотоцикл Бурякова толкали руками.

На крыльце стоял седой, сгорбленный священник в черной сутане. Он зло разглядывал нас, опираясь на трость.

– Что, драпаете, совьетские?

Голос у попа оказался резким, скрипучим.

– Почем опиум для народа? – резко отозвался Буряков, останавливаясь.

– Папаша, вы пошлый человек! – подхватил я цитату из «Двенадцати стульев».

– Бежите, бежите, – заухмылялся старик. – Немцы свергнут вашу безбожную власть и правильно сделают.

– Я тебя сейчас, как предателя прямо тут исполню, – вспыхнул Буряков, хватаясь за кобуру.

– Не марайся Андрей, – я попридержал особиста. – Фашисты сами пустят его под нож. Эй, папаша! Гитлер и своих попов разогнал по всей Германии, да Польше. Неужели думаешь, что он с вами будет любезнее?

– То есть ложь! – отрезал седой.

– Про пастора Мартина Нимёллера слышал? Вижу не слышал. Это он сказал, что «Когда нацисты хватали коммунистов, я молчал: я не был коммунистом. Когда они сажали социал-демократов, я молчал: я не был социал-демократом. Когда они хватали членов профсоюза, я молчал: я не был членом профсоюза. Когда они пришли за мной – заступиться за меня было уже некому». Сейчас сидит в концлагере, вшей кормит.

– Откуда ты про это знаешь? – дернул меня за рукав Буряков.

– На политинформации доводили – подмигнул я ошарашенной Вере – У нас политрук в части был шибко грамотным.

Саму фразу Нимёллера я слышал от одного сидельца, из интеллигенции, взятого по делу космополитов в 53-м, да так и оставшемуся в лагере: его, в отличие от врачей-вредителей, не выпустили. Она поразила меня своей точностью. Фашизм возникает не сразу, а словно плесень – пятнами. Тут откусили у общества – общество проглотило, здесь подъели… И вот уже молодчики в коричневых рубашках маршируют с факелами по площадям, орут «Хайль Гитлер».

Священник сплюнул на землю, развернувшись, ушел в костел. А мы, вытолкав мотоцикл из кирпичного завала, поехали дальше.