Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 3. Отложенная война

В принципе, ничего необычного – элементарная борьба за существование. Под вовремя не смененным начальником 2-го отдела госбезопасности Федотовым зашаталось служебное кресло. Светила не столько Колыма, сколько расстрельная яма. Через своих агентов, завербованных в соседних отделах, в том числе и в иностранном, он обратил внимание на странную зависимость между появлением на объекте № 48 непонятно откуда взявшегося таинственного лейтенанта Максимова (почему-то удостоенного аудиенции сперва у наркома Берии, а потом и у самого товарища Сталина) и резкой сменой политического курса в стране. Ничтоже сумняшеся Федотов решил выкрасть этого самого Максимова, разузнать у него привычными методами, что к чему, а потом, возможно, и шантажировать этой личностью вышеперечисленных товарищей в надежде спасти свою драгоценную шкуру.

Не получилось. Сам Федотов успел застрелиться из личного «коровина» прямо у себя в кабинете еще в первую ночь, большинство остальных участников операции удалось взять живьем. Практически все они, особенно низовые сотрудники, были задействованы в операции совершенно втемную. Служивые просто беспрекословно и добросовестно выполняли приказы руководства и, поняв, что работали против своего наркома, с радостью валили прочих своих подельников, без всякого принуждения рассказывая подробности и называя известные им фамилии. Лишь двум сотрудникам рангом повыше, кому была в какой-то мере известна подоплека операции, удалось вовремя скрыться. Пока скрыться.

Как результат: увеличили охрану на объекте № 48 и внутри и снаружи, ужесточили режим. Продолжайте дальше служить Родине, товарищ Максимов, и о своем драгоценном здоровье не переживайте. Родина, в лице органов госбезопасности, за вами надежно бдит.

И успокоенный товарищ Максимов продолжил в меру своих знаний и сил и дальше служить Родине.

– Из барака выйти всем! – звонко прокричал от дверей низкорослый надзиратель с наганом на поясе, сопровождаемый четырьмя стрелками с винтовками в руках. – Отказчиков это тоже касается!

Заключенные, и так выходящие для построения на утренний развод на работы, от его крика быстрее шевелиться не начали. В натопленном за ночь бараке было еще сравнительно тепло, а снаружи сибирская осень, могущая поспорить холодом с европейской зимой, с легкостью продирала через тощие лагерные бушлаты и разнообразную у некоторых еще сохранившуюся гражданскую одежонку, прячущуюся под ними, почти до костей.

Бывший харьковский профессор Платон Ильич Лебедев, вальяжно и в сытном достатке проживавший еще совсем недавно вместе с женой и сыном в просторной четырехкомнатной квартире на улице Юмовской, а ныне осужденный, как «германский шпион», застегнул последнюю пуговицу; поплотнее натянул на голову форменную черную шапку, подбитую ватой, и, засунув руки поглубже в карманы; медленно переставляя ноги, побрел в толпе аналогичных в своем большинстве «шпионов» и прочих врагов народа с небольшой прослойкой бытовиков и согласившихся работать мелких уголовников к выходу.

– Неужели и этих тунеядцев на работу погонят, – повернул к нему костлявое лицо с выбитыми на допросах передними зубами бывший полковник Забайкальского округа, а ныне такой же «германский шпион», Лисницкий, с которым Лебедев соседствовал по нарам и, в последнее время, двуручной пиле. Профессор только равнодушно пожал в ответ обвислыми плечами:

– А нам-то с тобой, Леонид Андреевич, с этого какая разница? Радоваться хоть в этой малости наступившей справедливости?

– Э, не скажи, Платон Ильич, не скажи, – покачал скуластым лицом разжалованный полковник, – норму выработки нам на отряд спускают, на бригаду, учитывая в общем количестве работников и этот, как официально говорят лагерные начальнички, «социально близкий» контингент. Так что, за наших с вами блатных отказчиков, бравирующих тем, что воровской закон запрещает им работать, плановые кубометры леса вынуждены вырабатывать именно мы с вами. Мы за них вкалываем – они за нас жрут. Не хило так жрут, как вы успели заметить. В том числе и за счет наших с вами кровных паек.

– Разговорчики! – грубо оборвал «шпионов» молодой вохровец, мимо которого они медленно проходили, и замахнулся, было, окованным железом прикладом, но бить не стал, – двигай быстрее ходулями, доходяга беззубая, пока последние клыки не проглотил.

Подгоняемые хриплыми матюками и тычками охранников и своих бригадиров заключенные постепенно выстраивались по своим бригадам и баракам в виде большой буквы «П» перед лицом небольшой группы лагерного начальства во главе с самим Хозяином, старшим лейтенантом госбезопасности (по армейской табели о рангах – майором) Востриковым. Позади начальства протянулась длинная двойная цепь стрелков с винтовками за плечами; на вышках у заборов караульные направили свои снятые с ремней трехлинейки внутрь зоны. Происходило что-то непривычное, пугающее: никогда раньше весь лагерь в обычный рабочий день вместе не выстраивали (обычно строились отдельно бараками), и столько вооруженной охраны вовнутрь не заходило, да и караульные направленными заранее в толпу стволами с вышек не пугали. Последними в общий строй конвоиры выталкивали, а иногда и выволакивали за ноги тепло под телогрейками одетых в чужое имущество уголовников, слегка зажравшихся и оборзевших от некоторой, на уровне своего барака, вседозволенности.

Вперед вышел начальник лагеря, в общем-то, невредный (по сравнению с большинством его коллег), хоть и строгий, мужик, просто на такую бесчеловечную должность вышестоящими товарищами поставленный. Старший лейтенант ГБ Востриков и сам не зверствовал над заключенными и, по возможности, сдерживал своих особо ретивых подчиненных. Но над некоторыми писанными и неписаными законами лагерной жизни, с которыми он был внутренне не согласен, начальник все же был не властен. Востриков не мог в достатке накормить своих заключенных, получая на них продовольствие в соответствии с нормами, разработанными какими-то очень уж далекими от реалий умниками и способствующими не увеличению производительности их рабского в прямом смысле слова труда, а постепенному истощению и ослабеванию, что, наоборот, в итоге снижало ту самую вожделенную выработку. С большим трудом ему удалось, не то чтобы искоренить, но в значительной степени уменьшить воровство на кухне, убрав с хлебных мест урок, но привлечь этот «социально близкий» контингент к полноценной работе, оставаясь в рамках закона и инструкций, у него до сих пор никак не получалось. Чему, в общем-то, очень способствовал и его заместитель по режиму лейтенант ГБ Сойкин, и спускаемые сверху директивы, велящие максимально гнобить политических и привечать уголовных, должных, по чьему-то бредовому виденью, в скором времени чуть ли не перевоспитаться и выйти на свободу полноценными строителями социализма.