Олег Северюхин - Ваше благородие [litres]

По-другому готовились офицеры в германской армии.

В королевский кадетский корпус в Берлине (Koniglichen Kadettenkorps) принимались юноши в возрасте 10–15 лет. Они именовались кадетами (Kadetten), но не являлись военнослужащими. В корпусе кадеты получали полное среднее образование (13 классов). Лучшие кадеты – оставались учиться в корпусе еще один год. По окончании года они сдавали офицерский экзамен и направлялись в войска в чине фенриха (Fähnrich) уровня вице-фельдфебеля. Чин лейтенанта им присваивался в случае открытия вакансии и по решению Офицерского собрания полка.

Остальные кадеты сдавали экзамен на фенриха и направлялись в воинские части в чине фенриха уровня сержанта. Одновременно со службой они проходили годичный курс обучения в военной школе. Через пять месяцев уровень фенрихов повышается до вице-фельдфебеля. Через шесть месяцев фенрихи получали право на сдачу офицерского экзамена. После успешной сдачи экзамена офицерское собрание полка выносило решение – достоин ли фенрих присвоения офицерского чина. Достойные получали чин лейтенанта при открытии вакансии. Недостойные фенрихи увольнялись в резерв.

Молодые люди с полным средним образованием в возрасте от 17 до 23 лет могли сдать экзамен на фенриха. После этого их зачисляли на службу в звании фаненюнкера (Fahnenjunker), что приравнивается к званию рядового солдата. После шести месяцев службы фаненюнкеру присваивается звание фенриха уровня сержанта. Одновременно со службой фенрихи обязаны пройти годичный курс обучения в военной школе. И далее по вышеизложенному.

Все наши войны с Германией показывали, что германские офицеры на голову выше всех остальных офицеров, и все это достигалось особой системой подготовки их. Кстати, в Германии к унтер-офицерам и фельдфебелям относятся так же, как у нас в России относятся к обер-офицерам.

1910 год ознаменовался стремительным развитием техники в России. Российские инженеры-конструкторы Сикорский и Гаккель поставили на крыло свои первые самолеты. В Москве открыли регулярное трамвайное движение.

В апреле 1910 года меня вызвали к директору корпуса. Зачем, никто не знал. Начальник кадрового отделения подполковник Шмидт шепнул, что, возможно, моя жизнь может поменяться от результатов этой встречи. Что-то он знал, но конкретно ничего не сказал.

Директор корпуса генерал-лейтенант Медведев сказал, что доволен моей работой и рад, что в его учебном заведении оказался офицер, сделавший стремительную военную карьеру и что на пути карьеры не нужно становиться, то есть не нужно пресекать потоки воды, которая несет река. Какие бы препоны ни ставились, вода все равно пойдет в том направлении, какое для нее выбрала природа.

– Вы меня хорошо поняли, господин поручик? – спросил генерал.

– Так точно, ваше превосходительство! – отрапортовал я, хотя абсолютно ничего не понял.

– Вам необходимо прибыть к начальнику штаба Сибирского военного округа, поговорить с вашим покупателем, – сказал генерал. – И не забывайте, что я вам сказал.

Я повернулся и вышел. Похоже, что мне предстоит какое-то перемещение по службе.

В штабе округа я зашел в приемную начальника штаба и доложил о прибытии.

– Две минуты, господин поручик, – сказал мне дежурный офицер и ровно с первым ударом напольных часов в кабинете генерала открыл дверь.

Неплохо. Как это говорят? Точность – это вежливость королей.

Я четко вошел и доложил:

– Ваше превосходительство, поручик Туманов по вашему приказанию прибыл!

В кабинете кроме начальника штаба генерал-лейтенанта Тихменева находились приезжий полковник в серебряных погонах с белыми выпушками и начальник жандармского управления подполковник Скульдицкий.

– Похвально, господин поручик, – сказал начальник штаба, – такой головокружительной карьеры, как у вас, я еще не видел. Мне кажется, что мы еще будем сожалеть о том, если вы вдруг окажетесь представителем Главного штаба, как и приехавший к вам полковник Иноземцев Николай Петрович из канцелярии Военно-ученого комитета Главного штаба, – представил мне приезжего полковника генерал Тихменев. Для меня тоже было удивительно такое внимание к моей персоне. – Я вас оставлю, господа офицеры, я на совещании у генерал-губернатора. – И он ушел.

– Присаживайтесь, господин поручик, – предложил мне полковник Иноземцев и указал на стул за столом для совещаний. – Мы вас пригласили, чтобы узнать мнение по поводу вот этого чертежа, – и он развернул на столе рулон бумаги.

Вся ситуация была для меня очень странной. Кто я такой, чтобы ко мне приезжал советоваться высокий чин из Главного штаба и еще из ВУК, который под ученой вывеской занимался военной разведкой? Получается так же, когда маршалов Советского Союза заставляли писать в мемуарах, что все стратегические операции они согласовывали с генеральным секретарем Коммунистической партии, который во время войны был полковником. Я же не генеральный секретарь, а всего-навсего поручик, командир роты учебного обеспечения в кадетском корпусе, и в этой роте у меня пекари, повара, дворники, парикмахеры, уборщики помещений, складские работники, показчики мишеней и прочий люд, которого в строевых ротах нет.

ВУК являлся учреждением Главного штаба и ведал вопросами научной деятельности офицеров Генерального штаба и военных топографов, вопросами премий за сочинения и пособий на их издание, вопросами подготовки войск. Находился под председательством начальника Главного штаба. Состоял из всех начальников управлений, начальника Академии Генерального штаба и десяти членов по Высочайшему назначению.

Я посмотрел на подполковника Скульдицкого, вопросительно изогнув брови, как бы спрашивая: а не твоих ли это рук дело, жандармская ты морда?

Начальник жандармского управления в ответ кивнул головой, как бы приглашая к действию, типа, это наш человек, покажи ему класс. Но его также можно было и понять, как: да, это я тебе сосватал протекцию в обмен на услуги в будущем.

Делать нечего, портвейн отспорил, чуду-юду победил и убег, и так принцессу с королем опозорил бывший лучший, но опальный стрелок. Чего-то стихами заговорил и причем не своими. Песня старая, еще на катушечных магнитофонах ее крутили.

Делать нечего. Я встал и стал смотреть на чертеж. Какая-то винтовка, но винтовка странная. Посмотрел на калибр. Шесть целых и пять десятых миллиметра. Если в линиях, то это будет две целых и пятьдесят шесть сотых линии, меньше нашей трехлинейки. Обычно уменьшением калибров баловались японцы. Ага, внизу рисунок патрона и надписи: «Арисака», 6,5 мм. Но винтовка не японская. Похоже на какой-то автомат. И автомат знакомый, особенно деревянная рукоятка впереди секторного магазина.